Одинокие. Константин Борисович Кубанцев

отношение – изумление или восхищение к данному факту. Уж слишком натянутая получалась их встреча.

      «Нервничаете Александр, Петрович? Да, определенно, – думал он. – И на моего неандертальца вам наплевать? Да? А все потому, что не знаете, что у нас есть с вами общего. Тревожитесь – тревожьтесь. Ах, угодно к делу? Ан нет! Придется подождать».

      Он возобновил свой рассказ, вроде бы не замечая бурлящего в своем собеседнике нетерпения вовсе:

      – Да, скелет казака! Обратите внимание, не русского вообще, нет. Казака! Значит чем-то запомнились они им? Чем-то особенным! Я думаю, с этим образом у них ассоциировался образ дикого, сильного, жестокого, лютого врага. Сильного – по-первобытному! И жестокого – по-первобытному! Без сдерживающих предрассудков, таких, как жалость, например. Ах, вспомните Ламброзо и Бертильона – низкий лоб, широкие плечи, крошечные глазки без проблеска мысли, спрятанные за буграми лба, как за скалами. Представили? И что там русские – американцам, они – нам… в период железного занавеса – соседские мальчишки! Скажите, ведь и для вас образ первобытного человека-зверя: в руках дубинка или камень, безумный взгляд, готовность силой и только силой доказывать свое превосходство – связан с теми же представлениями о насилии – о темной, неконтролируемой, неудержимой жажде… неудержимой, как физиологическая потребность, жажде свершать насилие, да? О, как Франция верила в нашего казака, как низвергала его с пьедестала, что по праву принадлежал нашему славному предку. О-о! А прошло более сорока лет. А представьте-ка, что они чувствовали тогда – в Париже тысяча восемьсот четырнадцатого.

      Федор Владимирович замолчал – загляделся на темно-коричневое пятно коньяка, что едва покрывало дно его бокала.

      – Давайте выпьем? – предложил он, не поднимая глаз.

      «Наконец-то! Он, похоже, закончил», – подумал Александр Петрович:

      – С удовольствием.

      В этот момент Федор Владимирович слегка наклонился и, как бы невзначай, положил свою ладонь на предплечье Александра, и придержал его, не давая ему оторвать ножку бокала от поверхности стола.

      – Страх – источник наших представлений, – доверительно, но не к месту произнес Мансов, не убирая своей руки.

      Он еще глубже склонился над столом и приблизился к Александру. Еще чуть-чуть – и он уткнулся бы ему в шею.

      В следующую секунду Федор убрал кисть с его руки и, подхватив пузатую бутылку, принялся наполнять наполовину опорожненные бокалы, но прежде Федор “услышал” его запах – запах пота, но не такой, когда потеют от раздражения, нетерпения или страха, а запах пота мужской силы, мускулистый, терпкий, крепкий, острый и чуть едкий, перемешанный с ароматом дорогих духов и запахом сигар, не заглушенный пока ароматом коньяка.

      Федор на секунду прикрыл глаза и в его подсознании промелькнуло: «Хорошо, мне определенно нравится».

      И он убрал свою кисть с его предплечья.

      Но и Александр Петрович поймал ту ароматическую волну, что окружала Федора Владимировича и двигалась вместе с ним