На обочине времени. Владимир Соболь

зрители в комнате не задерживались, потому как бутылок на стол выставляли немного. Каждому доставалось по чашке, по половине стакана. Этой дозы вполне хватало, чтобы чокнуться с героем дня, но к пространным разговорам она не располагала. Да и обстановочка была, мягко говоря, не музейная. От двери человек поворачивал направо, останавливался перед картиной, изучал холст в течение минуты и заворачивал к столу. Принимал свои сто граммов, заглатывал кусок сыра или ломтик яблока, поздравлял художника, благодарил хозяина и, с трудом разминувшись с очередью, выпячившейся из коридора, исчезал в прихожей. Кто был покороче знаком с Графом, оседал на диване, надеясь продолжить пирушку, когда уже разбредутся случайные гости.

      Какие слова произносились у стола, я не слышал, но общее потаенное мнение зрителей высказала одна девица, завернувшая к нам за компанию с Юриным приятелем. Парень, длинный и костлявый, равнодушно скользнул глазом сверху вниз, потом неожиданно, скрутившись винтом, заглянул на тыльную сторону, чтобы рассмотреть конструкцию подставки, и я на секунду почувствовал в нем родственное существо. Но Лена драпировала тщательно, и все тайны моей инженерной мысли укрыла от любопытствующих надежно. Так ничего и не разглядев, Лешка поспешил к столу, где уже стучали стаканы. А подруга его задержалась.

      Была она ему под стать. На чем держались джинсы, я так и не угадал, да и свитер сваливался с плеча, как с деревянных плечиков. Курьезней всего была физиономия. С закрытыми глазами она смотрелась недурно, но, как только веки поднимались, сразу подтягивались и щеки, словно на лице не хватало кожи. А следом уже домиком вздергивалась верхняя губа, обнажая крупные белые резцы. Эдакий подслеповатый грызун, в котором, однако, ощущалось свирепое начало. Она долго водила носом по картине, потом передернулась, и я даже подумал – что вот сейчас прорвет ключицей трикотажную вязку, и буркнула через нижнюю губу: «Было бы что показывать!»

      – …Это же просто два параллельных мира. Один оплотненный деталями повседневного быта, другой – абсолютно свободный от предметного множества. Тот – первый – уже состоялся, но оказывается бессилен против земного тяготения и покорно возвращается к породившей его природе. А рядом другое пространство, в котором все легкость, все полет, все возможность…

      Я бы слушал Лену и слушал, даже не оглядываясь на картину, но ее перебили достаточно быстро:

      – Слушай, старик, а какого хрена ты эту рожу к форточке примастрячил?

      Юра ответил не сразу. Оглянулся на картину, медленно поворачивая шею, чтобы не соскользнуть невзначай с насеста, и снова вернулся взглядом к длинному Лешке. Тот уже, захватив питье, сидел на полу, откинув голову на узкое бедро своего хищного кролика, примостившегося на диване. Японцы, я слышал, подкладывают под затылок деревяшку, что, вероятно, помягче.