На обочине времени. Владимир Соболь

и все немного пошумели. Кто-то даже присвистнул из коридора.

      – Теперь, может быть, Юра скажет несколько слов.

      По мне такое вступление было бы в самый раз, я бы хоть начал догадываться, что во всем этом следует понимать, но Юра заартачился.

      – Что тут говорить? Смотреть надо, – пробурчал он.

      – Ну, может быть… – начала было Лена, но вовремя сообразила, что больше от именинника и звука не допросишься. Она повернулась и, достав из сумочки маленькие ножнички, перерезала шпагат, удерживающий завеску. Та плавно скользнула вниз, нигде не зацепившись, а я, признаюсь, опасался какой-нибудь несуразности, нелепого казуса из тех, что обязательно случаются в самые торжественные мгновения. То молнию на брюках заклинит в самый тонкий момент, а то блюдо с пирогом, над которым уже пылают три десятка свечей, выскальзывает из рук в полутора шагах от праздничного стола. Здесь же тряпку вполне могло прихватить не высохшим еще лаком.

      Юра принес картину поздно, только накануне вечером, и я полночи подгонял раму и потом еще осторожно, тампоном, докладывал пропитку на свежие спилы. Второпях, видимо, многовато подмешал ацетона, так что палец кое-где прилипал и двенадцать часов спустя. Но все обошлось. Бывшая наволочка легко сложилась гармошкой у нижнего края картины – а я еще и дунул на всякий случай – и мягко спланировала вдоль черного на коричневый пол. Действие началось.

      Эту Юркину работу я помню достаточно хорошо. Помимо всего прочего сколько еще часов просидел с ней бок о бок, покачиваясь на стуле – есть у меня такая скверная привычка, вредная для мебели и ненавистная Галине. Размер ее в плоскости не поражал воображение – пятьдесят три на семьдесят шесть. Может быть, на семьдесят восемь, сейчас уже точно не вспомнить и обмерить негде. А тогда всю ее пришлось исследовать при помощи складного метра.

      С углами Рафаэль наш несколько напортачил, на что ему и было немедленно указано. Одна диагональка там оказалась чуть короче другой. Не мое это, конечно, дело, но ведь мэтр требовал, чтобы я точно провел внутренний обрез рамы по самым границам его художественного творчества, им самим для себя определенным. Граф и Смелянские тоже начали что-то такое мне втолковывать про суверенную роль любого творца в каждой отдельно взятой Вселенной. Одна Надежда помалкивала. Она-то сразу поняла, в чем проблема, и, думаю, еще раньше, чем я пополз обмеривать ихнюю всеобщую гармонию своей металлической алгеброй. Девочка потрясающе рисовала, рука у нее была твердая и глаз верный. Но, хотя против правды не попрешь, против мужа тоже не хочется вовсе.

      Не могу похвастать, чтобы моя работа давала Юркиной особую глубину. Странная была картина. Любимый свой подоконник он перенес на холст почти с фотографической дотошностью. Сектор стола со сморщившейся скатертью, звено батареи, упершееся в стенку, даже потрескавшуюся краску постарался выписать так, что казалось – чуть колупни и отвалится с холста. Кстати, предметы ему всегда удавались, а вот люди нет. Его фигуры, как правило, выходили