На обочине времени. Владимир Соболь

то ровно десять. Я не знаю, как случилась та яростная вспышка, разорвавшая мою жизнь надвое; я не видел, как это происходило, а только столкнулся с последствиями. И того мне хватило на несколько лет ночных кошмаров…

      Я обошел Катькин сад с внешней стороны решетки и двинулся к метро. Несколько скукоженных мужиков под навесом галереи «Гостиного» нестройно и фальшиво выдували из медных труб «Кукарачу». «Горланит Гвадалахару» – вспомнились мне вдруг строчки Бродского. Граф любил читать их где-то в середине попойки. Но в тот вечер, когда жизнь моя, спокойная и монотонная, дала первую трещину, он, напротив, был собран и трезв.

      На этот раз мы заскочили к нему втроем. Принесли с собой, разумеется, пару бутылок сухого белого. Но разве это доза для трех мужиков? Лена практически не пила. Да, тогда еще она только пригубливала… А Смелянский с Графом тут же затеяли яростный спор. Ну вы же, наверное, знаете, как это случается, особенно в молодости. Два-три слова ложатся вдоль, а четвертое становится поперек, и собеседники вдруг сатанеют и упираются лбами. В тот раз вспомнили Солженицына.

      – Определенно утверждаю, что интеллигенцию он не любит! – кричал Смелянский. – Те, кто думает и рассуждает, кажутся ему просто лишними людьми на планете. Доказательства даже не нужно искать, они бросаются в глаза в первой же повести. Как только попадается интеллектуал, что режиссер, что каперанг, так сразу оборачивается непроходимым придурком.

      – Но они и в самом деле придурки, – спокойно возразил Граф. – Хотя бы потому, что, пока Иван Денисович работает, они толкуют в тепле.

      – Если рассуждать по-лагерному, то выходит так. Но если по-человечески?

      – Да с какой стороны ни возьми, получится одинаково. Разве справедливо, что один пашет в поту и мыле, а другой в это время парится у печки.

      – А на что же этот Денисович в жизни еще способен, кроме как класть кирпичи? Ведь это же нужно было додуматься – выводить в герои такого неандертальца. Да ему даже абсолютно все равно с какой стороны проволоки жить!

      – Давай по пунктам, – сказал Граф. – Первое – об интеллигенции. Если тот разухабистый диалог об Иване Грозном и есть пример высокоинтеллектуальной беседы, то куда пристойнее молча таскать носилки с раствором… Второе – о неандертальце. Иван Денисович – человек. И сам себя он понимает прежде всего – личностью. Вспомни – не мог он допустить себя завтракать в шапке. Это на морозе-то, голодный, ослабевший. Но не мог уронить собственное достоинство.

      – Ну да, еще страшнее, чем носилки с раствором на ногу…

      Не знаю, почему Смелянский вдруг выбрал такое сравнение. Не помню, чтобы он хотя бы раз «пахал» в стройотряде. Прочитал, наверное, где-нибудь…

      – …носилки, кирпич, железо – больно. А достоинство?

      – Стыдно, Михаил, стыдно!

      – Да перед кем стыдно?! Там, поди, все в шапках сидели.

      – Перед самим собой. Главное для человека, чтобы ему перед самим собой стыдно не было…

      Ох,