На обочине времени. Владимир Соболь

семейному и социальному.

      Поначалу я забавлялся тем, что пытался угадать, кто же встанет следующим. Получалось через раз. Годы и пол определялись почти безошибочно, общественный вес уже приходилось прикидывать на глазок, а степень родства и вовсе оказывалась неопределенным параметром. Но Мишка, хотя я его об этом и не просил, каждый раз, пока тостующий неуклюже вздымался, шумно отодвигая стул, наскоро объяснял мне, кто есть кто. Знай я все эти отношения заранее, то, пожалуй, мог бы записать функцию распределения юбилейного чествования во времени. Но только на трезвую голову. К десятому тосту я уже по глоточку, по глоточку, но набрался вполне ощутимо.

      А они все вставали и вставали, говорили, кто наизусть, кто по записи, вытащенной из внутреннего кармана пиджака или лежавшей на коленях сумочки. Кто-то даже выступил с зарифмованной речью. Слава богу, что к этому времени я уже был хорош, и все вокруг мне казалось облитым благодатью, так сказать априори. Ведь, в сущности, это был мой мир. То есть я еще не был в нем принят, но тянулся сюда изо всех сил. Кто-то, присутствовавший здесь, спустя два года вполне мог оказаться моим начальником или научным руководителем. А еще пробежит несколько лет, и кого-нибудь можно будет попросить и оппонировать на защите.

      Заглядываясь на Мишкино благополучное семейство, я представлял себе жизнь чем-то вроде гигантского эскалатора: нужно только вовремя шагнуть в правильном направлении и стать на подвернувшуюся ступеньку. За огромным столом, в большой компании людей талантливых и значительных меня изрядно грела мысль о приятном будущем. Добавьте к армянскому трехзвездочному еще и белое грузинское – «Цоликаури» или «Вазисубани». На свежем воздухе оно зажигает кровь, но в душной комнате, при набитом желудке лишь цементирует мозги. На этом я и сорвался.

      Не помню уже, с чего мне вздумалось рассказать эту историю. Может быть, слишком вольные пошли разговоры в предвкушении сладкого. Пока Людмила Константиновна с ближайшими родственницами и, разумеется, Леной убирали тарелки, закуски, носили пироги и расставляли чашки, мужчины и дамы, те, что постарше и повлиятельней, упражнялись в небрежном остроумии. Анекдотов в то время рассказывали много. Я и сам, случись нужда, мог забавлять любую компанию не менее часа. Плодились они как бы сами собой, и, чтобы передавать их, не требовалось особого умения. Были ловко сделаны, смешны и, даже приправленные сквернословием, элегантны. Кстати, хотя мата в смешанном обществе не люблю, байки предпочитаю выдавать «с картинками», правда всегда испрашивая разрешения у слабого пола. И никогда, ни разу никто не протестовал.

      Когда анекдоты иссякли, литератор, только что вернувшийся из Москвы, поделился последними новостями журнальных войн. Как раз в те годы «Новый мир» отчаянно рубился с «Октябрем» и накануне праздников то ли там, то ли сям было опубликовано такое, что при известном наклоне головы да вовремя сощуренном глазе можно было трактовать совершенно определенным образом. Тогда меня эти