Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник). Элис Манро

правда, то правда. Она не вынесет. Сказанное врачом все усложнило и запутало еще больше. Его слова значили, что ей в этом году придется все начинать заново. Они отнимали у нее последние остатки свободы. Плохонькая, но как-то защищающая оболочка, которую она, сама того не ведая, вокруг себя нарастила, оказалась прорвана, а без нее она чувствовала себя не то что голой, но словно вообще без кожи.

      То, что Мэтт подумал, будто она ходила в кукурузу писать, заставило ее осознать, что надо бы и впрямь. Она вышла из машины, осторожно выпрямилась, раздвинула ноги и приподняла широкую хлопчатобумажную юбку. Этим летом она взяла манеру носить широкие юбки и не носить трусов, потому что не вполне уже контролировала мочевой пузырь.

      Невидимая струя заплескала по щебенке. Солнце стояло уже низко, близился вечер. Вверху чистое небо, облачность исчезла.

      Одна из собак нехотя гавкнула, как бы говоря, что кто-то идет, но этот кто-то был собакам знаком. К Джинни, когда она вышла из машины, подходить и приставать они не стали – к ее присутствию тоже уже привыкли. Бегом кинулись кого-то встречать, не проявляя ни тревоги, ни возбуждения.

      Это оказался юноша (или молодой мужчина) на велосипеде. Свернул к микроавтобусу, и Джинни тоже обошла машину ему навстречу, для поддержки опираясь рукой на остывающий, но все еще теплый металл. Чтобы, когда он заговорит с нею, между ними не было только что сделанной ею лужи. Следовало как-то отвлечь его, чтобы он даже и на землю не посмотрел, не увидел этакого, и она заговорила первой.

      – Привет, – сказала она. – Вы сюда с какой-нибудь доставкой?

      Он усмехнулся, спрыгнул с велосипеда и уронил его наземь – все одним движением.

      – Да я живу здесь, – сказал он. – Вернулся вот с работы.

      Ей подумалось, что надо бы объяснить, кто она такая, чтобы он понял, как она здесь оказалась и надолго ли. Но это все как-то слишком сложно. Бессильно виснущая на машине, она, должно быть, похожа на пострадавшую в аварии.

      – Ага, живу здесь, – повторил он. – А работаю в городе в ресторане. «У Сэмми» называется.

      Официант. Чистенькая белая рубашка и черные штаны – форма официантов. Да и всем видом выражает уважительность и расторопность.

      – Меня зовут Джинни Локье, – сказала она. – А Элен… Элен тут…

      – О’кей, понял, понял, – сказал он. – Вы та, у кого Элен будет работать. А где Элен?

      – В доме.

      – А вас что, и зайти не пригласили?

      Он примерно того же возраста, что Элен, подумала она. Семнадцать или восемнадцать. Стройный, изящный и самоуверенный, полный живейшего энтузиазма, на котором тем не менее вряд ли ему удастся подняться так высоко, как он надеется. Ей такие уже встречались, но кончили они в колонии для малолетних правонарушителей.

      Впрочем, этот, похоже, кое-что соображает. Вроде бы понял, что она без сил и в некоторой растерянности.

      – Джун тоже там? – спросил он. – Джун – это моя мама.

      Его волосы были того же цвета, что и у Джун, – темно-русые с золотом. Они у него были довольно длинные и с пробором посередине, расчесанные на обе стороны.

      – И Мэтт тоже? – спросил он.

      – Да,