Змея подколодная. Елена Касаткина

по полу катать. Чтобы не упасть Уля прижалась спиной к печке. Глаза опустила. Ох, а руки-то чёрные какие. Углём вымазанные. И юбка тоже. Вот стыдобища-то. А у парня ботинки начищены, сверкают, словно застыдить неряху хотят. А она и не неряха совсем. Вот Дуня, та да, а Уля… Плюнула на руки, начала тереть, да ещё хуже сделала.

      Что за напасть такая? Хоть сквозь землю провались.

      – Не три, не ототрёшь. Уголь он въедливый. – Голос парня прозвучал весенней мелодией. Она подняла глаза и, встретившись с ним взглядом, вспыхнула.

      – Тебе-то что? – ответила дерзко, отчего ещё пуще разозлилась.

      – Мне ничего, хошь так ходи.

      – А не хошь, тада как?

      – Алеем сначала руки смажь, а потом с хозяйственным мылом в тёплой воде помой.

      – Откель знаешь?

      – Федос Харлампьевич научил. – Парень присел и подхватил кота на руки.

      Васька прильнул мохнатой шкуркой, устроился поудобней на руке парня и заурчал.

      «Ууу… предатель!» – переключила злость на кота Уля. – Ко мне так не ластится. Не видать тебе, Васька, больше куриных потрохов.

      – Хороший кот. Ласковый. Я кошек люблю.

      – Кошки Авдотью съели, – выпалила в отместку Уля.

      – Брешишь!

      – Собаки брешут, а я правду говорю. Сама видела. Щёки выгрызли, и глаза. Страх, знаешь, какой?! Вместо глаз дыры. Жуть. До сих пор, как вспомню, страшно становится.

      – Вот это да! – Парень опустил руки, скидывая кота на пол. – А у нас собака. Полкан.

      Разговор, до сих пор лившийся меж ними так легко и доверительно, вдруг запнулся. Чтобы скрыть неловкость Уля прошла к шкафчику и потянулась за бутылью растительного масла.

      – Эт чего? Сердце, штоль? – раздалось за спиной, отчего рука дрогнула, и бутылка с маслом полетела на пол, выплёскивая содержимое на платье.

      Кровь ударила Уле в голову, щёки зарделись, глаза замутились.

      – Никакое это не сердце, – голос получился визгливым, аж самой неприятно стало.

      – Да как же ж не сердце, вот же… – Парень подхватил уголёк и обвёл размытые очертания. – И стрела…

      – Никакое не сердце, что ты выдумываешь, пятно просто.

      – А чего тогда краснеешь? Влюбилась, так и скажи, – засмеялся парень.

      – Сам ты… – Уля задохнулась. – Ты чего, вапче, сюда припёрся, – пошла в наступление.

      Такого натиска парень не ожидал.

      – Меня Федос Харлампьевич прислал, замер печи сделать.

      – Вот и меряй, и неча приставать с разговорами.

      Парень вытащил из кармана свёрнутую в рулон ленту, приложил один конец к краю печи, растянул ленту. Печь у Лукерьи большая, размаха рук не хватает. Оглянулся.

      – Поможи, штоль.

      – А у самого, чёли руки короткие? – хохотнула Уля, но к печке подошла.

      – Ну и язык у тебя… – протянул рулон Уле. – Не завидую я этому бедолаге.

      – Какому ещё бедолаге? – буркнула Уля, разматывая рулон. Протянула ленту до края печки.

      – Этому, –