Граф Монте-Кристо. Александр Дюма

темном углу, он и начал трудную работу, окончание которой видел Дантес.

      Проникнув в камеру и став на ноги, Эдмон с любопытством стал оглядываться по сторонам. С первого взгляда в этой камере не было ничего необыкновенного.

      – Так, – сказал аббат, – теперь только четверть первого, и у нас остается еще несколько часов.

      Дантес посмотрел кругом, ища глазами часы, по которым аббат определял время с такой точностью.

      – Посмотрите, – сказал аббат, – на солнечный луч, проникающий в мое окно, и на эти линии, вычерченные мною на стене. По этим линиям я определяю время вернее, чем если бы у меня были часы, потому что часы могут испортиться, а солнце и земля всегда работают исправно.

      Дантес ничего не понял из этого объяснения; видя, как солнце встает из-за гор и опускается в Средиземное море, он всегда думал, что движется солнце, а не земля. Незаметное для него двойное движение земного шара, на котором он жил, казалось ему неправдоподобным; в каждом слове его собеседника ему чудились тайны науки, столь же волшебные, как те золотые и алмазные копи, которые он видел еще мальчиком во время путешествия в Гузерат и Голконду.

      – Мне не терпится, – сказал он аббату, – увидеть ваши богатства.

      Аббат подошел к очагу и с помощью долота, которое он не выпускал из рук, вынул камень, некогда служивший полом и прикрывавший довольно просторное углубление; в этом углублении и хранились все те вещи, о которых он говорил Дантесу.

      – Что же вам показать сперва? – спросил он.

      – Покажите ваше сочинение о монархии в Италии.

      Фариа вытащил из тайника четыре свитка, скатанные, как листы папируса. Свитки состояли из холщовых полос шириной в четыре дюйма и длиной дюймов в восемнадцать. Полосы были пронумерованы, и Дантес без труда прочел несколько строк. Сочинение было написано на родном языке аббата, то есть по-итальянски, а Дантес, уроженец Прованса, отлично понимал этот язык.

      – Видите, тут все; неделю тому назад я написал «конец» на шестьдесят восьмой полосе. Две рубашки и все мои носовые платки ушли на это; если я когда-нибудь выйду на свободу, если в Италии найдется типограф, который отважится напечатать мою книгу, я прославлюсь.

      – Да, – отвечал Дантес, – вижу. А теперь, прошу вас, покажите мне перья, которыми написана эта книга.

      – Вот, смотрите, – сказал Фариа.

      И он показал Дантесу палочку шести дюймов в длину, толщиною в полдюйма; к ней при помощи нитки был привязан рыбий хрящик, запачканный чернилами; он был заострен и расщеплен, как обыкновенное перо.

      Дантес рассмотрел перо и стал искать глазами инструмент, которым оно было так хорошо очинено.

      – Вы ищете перочинный ножик? – сказал Фариа. – Это моя гордость. Я сделал и его, и этот большой нож из старого железного подсвечника.

      Ножик резал, как бритва, а нож имел еще то преимущество, что мог служить и ножом и кинжалом.

      Дантес рассматривал все эти вещи с таким же любопытством, с каким, бывало, в марсельских лавках