Часы Цубриггена. Безликий. Елена Граменицкая

спрятала остатки пирога в шкаф, где рядом с пачкой рафинада лежала ампула диазепама, «учтенная» Никитой Калоевичем.

      – М-да… Лучше морфина, конечно, но мы обойдемся без химии.

      Задвинула лекарство подальше, за коробку с сахаром, чтобы не мозолило глаза.

      – Мы по старинке. Уговорами!

      И отправилась в палату 612, куда поступила новенькая.

      «Чайкина Л. В. Травматология» стояла надпись шариковой ручкой на задней стенке кровати. Привезли из приемного и забыли снять табличку.

      «Что же ты надумала, Лариса Владимировна? Смертный грех ты надумала, да только ниточку не ты завязала и не тебе ее тупой бритвой резать».

      Опустившись на табуретку рядом с кроватью, Серафима внимательно осмотрела пациентку.

      Туго перебинтованная левая рука покоилась на груди Ларисы. Дыхание девушки было еле слышимым, казалось, дыхания нет вообще. Сколько ей? Ответ появился – тридцать три, пять месяцев и три дня от роду. Дата появления на Свет 17 июня 1986. Всего то тридцать три. А на вид намного больше. Кожа на скулах спящей натянулась, того гляди пойдёт сеточкой и рассыплется, как на старинном, требующем срочно реставрации, портрете. Бледные, под цвет кожи, обветренные губы. Щеки и глаза впали, нос обострился, оттого Лариса походила на усопшую, чем на уснувшую под действием лекарства.

      Но тут длинные, выцветшие на концах ресницы дрогнули, глазные яблоки задвигались, девушка начала видеть сон.

      – Изъездила ты себя вдоль и поперек, Чайкина Лариса Владимировна. Сама судьбу свою написала, сказочница, – сказала Серафима вслух и, спохватившись, прикрыла рот, словно заставляя слова вернуться.

      Было поздно, больная приоткрыла красные воспаленные глаза. Зрачки, вначале огромные, дрогнули от дневного света, сузились, фокусируясь на лице нянечки. Губы с трудом разлепились.

      – Пить… дайте.

      Выдавив из себя два слова, Лариса тут же зашлась надрывным, захлёбывающимся кашлем. Ее высохшее горло разрывали мучительные спазмы. Бедняга приподнялась на кровати, стараясь откашляться. Вскрикнула от боли в руке, рухнула на подушку.

      – Сейчас, милая, сейчас. Лежи! Не вставай! – сказала Серафима, метнулась из палаты и через мгновение вернулась, неся влажные полотенца и воду.

      – По чуть-чуть, маленькими глотками пей, а то подавишься.

      Давая и тут же вынимая из жадных губ поильник, Фима наблюдала за пациенткой. Когда та напилась, протерла ее лицо и шею влажной салфеткой.

      – Эхх… Мало тебя выпороть! В угол на горох поставить надо бы.

      – Я умерла? – всхлипнула Лариса.

      Невозможно понять, чего в этом вопросе было больше – страха или надежды.

      Серафима на мгновение растерялась.

      – А что лучше?

      – Не знаю. Чайка.

      – Чайку принести? Тёплого? Согреться хочешь?

      – Зовут меня так.

      – Там?

      Девушка закрыла глаза и тяжело вздохнула, словно странный вопрос «Там?» не вызвал