Однажды в Карабахе. Ильгар Ахадов

гад? – неожиданно бросился на него Хамзат с кулаками. – Тебя, суку, растоптавшего хлеб-соль!..

      Мы пытались оттащить брата, но это долго не удавалось. Словно обезумевший, Хамзат вцепился мертвой хваткой в него, избивая кулаками, головой, бил его, бил… Когда все-таки удалось оттащить его от Ашота, Хамзат, задыхаясь, заорал:

      – Ты думаешь, я прощу тебе, что ты со мной сделал?

      И вновь ринулся на него…

      Я силой оттолкнул Хамзата, и он упал, почти с ненавистью посмотрев на меня.

      – Что с моими братьями? – я повернулся к Ашоту.

      Он, не торопясь, вытер окровавленные губы.

      – Я не смог их спасти…

      Кровь ударила мне в голову:

      – Как это случилось?

      – Акиф умер, не приходя в сознание.

      – А Расул?

      – …

      – Отвечай! – гаркнул я.

      – Ты знаешь… Я поздно вмешался…

      Только после мы узнали, что этот изверг Мкртыч ночью пробрался в помещение, где, видимо, без сознания валялись пленники, и, может быть, еще живым моим братьям отрезал головы. Пленные признались на допросе…

      Краешком глаза я заметил, как у Хамзата блеснуло лезвие. Я его руку успел перехватить уже на лету.

      – Возьми себя в руки. Я сам разберусь… Благодаря мне удалось разобраться с этими тварями. И был уговор – Ашота жизнь или смерть принадлежат мне. И пусть никто не вздумает его нарушить! – я с угрозой обратился больше к присутствующим, чем к Хамзату.

      – Доверься мне, брат, – обнимая, прошептал ему в ухо.

      – Какое благородство, – вдруг горестно усмехнулся Ашот. – Ты ведь всегда был благородный в отличие от меня, так ведь? Ведь это я предал тебя, присвоив твой дом и скот… Это, конечно, было низко. Но я это сделал. Я действительно уверился, что не может быть дружбы между турком или, как вас там – азербайджанцем, и армянином. Все глубоко запущено. Слишком много крови с глубин веков…

      – Отец твой так не думал, когда проклял тебя за вероломство. И мой не думал, когда спасал отца твоего от медведя и делился хлебом и солью…

      Ашот опустил голову.

      – Меня волнует не скот и не дом, хотя до сих пор мы не можем оправиться, потеряв в одночасье все, что с трудом нажили. Почему ты воевал против народа, среди которого вырос, ты по-своему объяснил. Нам, азербайджанцам не надо было расслабляться, мы не раз сталкивались с вашим предательством. Но как ты мог допустить такой расправы с теми, с кем в детстве бегал по горам и лесам, купался в речке… – голос мой опять предательски задрожал, когда я вспомнил зверски убитых братьев…

      Ашот тяжело и хрипло дышал и уже не вытирал сочившуюся кровь из разбитой губы. В полумраке его заросшее лицо напоминало красно-черное месиво. Мне вдруг показалось, что он действительно чувствует адские муки совести… Но я ошибался.

      – Нечего давить на мою совесть… А ты разве мало наших уложил? Я же знаю, на что ты способен!

      – Мы защищались! Это вы вероломно напали, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков…

      – А-а, брось… Мы на войне.