Как созвучны иволга и Волга!. Сборник

октября.

      В приболотных полянах не видно цветов изобилья,

      Только жёлтые листья пластают трава и земля.

      Скудным северным солнцем прогрело подсохший торфяник

      На угрюмой дороге, хранящей гулагскую быль.

      Чернокрылая бабочка нежные усики тянет,

      Согревается тельцем, усевшись на тёплую пыль.

      Опозданье? Обман? Козни смерти, запрятавшей лето?

      Или благость богов и удачи лукавящей дар?

      Чтобы только на день прикоснуться небесности света

      И, увы, никогда не испить мироносный нектар.

      По торфяным карьерам голы ивняки и берёзы,

      Только мох всё свежей зеленеет в мазутную водь…

      Чернокрылая бабочка, – счастье моё ты и слёзы! —

      Я и сам ведь не там, где мне тропы назначил Господь.

      «Пережить бы эту зиму…»

      Пережить бы эту зиму,

      перейти бы этот снег,

      не теряя глаз любимых,

      не смыкая век навек.

      Но от голода усталость,

      тяжело идти по льду,

      сил почти что не осталось:

      дунет ветер – упаду.

      Ты не дуй, морозный ветер,

      не вали меня в сугроб:

      слишком дорог, слишком светел

      для меня хрустальный гроб.

      Не скользи с-под ног, дорога:

      слишком лёгок этот путь —

      в ледяном дыханьи

      Бога без страдания уснуть.

      «Бывают же такие октябри!..»

      Бывают же такие октябри!

      Спадающей листвы мятутся тени,

      а в скверах, в индевеющей зари

      соцветьях, распускаются сирени.

      Всё это не похоже на обман

      в циклонах заблудившейся природы,

      скорее – из неведомых нам стран

      сочатся неродившиеся годы!

      По улицам туманным, как апрель,

      листвою шебуршат автомобили,

      и чёрно-золотой ворсистый шмель

      впивается в цветочный шёлк подкрылий.

      Корицей пахнет юная сирень!

      И, сняв пиджак, в сатиновой рубашке

      иду я сквозь горячий липкий день,

      но вдохи и шаги мои не тяжки.

      Вокруг меня домам по двести лет,

      и жить им дольше в циклах переборов,

      как клавишам, в которых звуков нет,

      но музыка скрывается…

      О, город,

      порой ты – Моцарт на балах веков

      и Леонардо мыслей и полотен,

      хоть плавающий сдвиг материков

      диктует жизнь дворцов и подворотен!

      Твой камень канет в Млечные Пути,

      где льёт судьба убийственные пули…

      Но дай нам так по улицам пройти,

      чтоб в музыку уйти из этих улиц.

      «Love me»

      «Love me» – на бейсболке у старика,

      в жёлтый пергамент одета рука,

      белая трость, на ощупь шаги,

      в черных очках не видно ни зги.

      Правит проспектом бензиновый чад;

      люди, как кони, под стенами мчат…

      Трелью зелёный запел светофор,

      старый шагает на звуки в упор —

      каждое утро сиротски один,

      с чёрным пакетом, идёт в магазин:

      хлеб,