Зелёные святки. Елена Ликина

двора бабы Они.

      Грапа кивнула.

      – Дворовый. Ты меньше слушай его, он сам из нечистых.

      – Зачем ему врать?

      – Анна! Ты в опасности, понимаешь? Как назад соберётся хитка, так о тебе вспомнит.

      – Но почему обо мне-то?

      – Потому, что в дом её пришла, потому, что бабушка её тебя полюбила. Хоть и нечисть теперь она, но всё понимает. Наши сейчас обходят стороной Онин двор. А тебя понесло! Спасибо, в глаза хитке не глянула, то бы уже перекошенная ходила. Как Светка.

      – Светка? Та, что зимой из дома не могла выйти?

      – Она. Навроде тебя упёртая. Только не такая везучая. А ещё сплетница каких мало. Приспичило ей на внучку посмотреть, вот и полезла по окнам подглядывать. А там хитка. Светка как на неё уставилась, так и перекосилась сразу. Известное дело – нельзя на русалку прямо смотреть. Теперь так кривой и останется.

      – Как же Светка из дома вышла, как смогла? Баба Оня говорила, что никто помочь не берётся.

      – Нашлась одна, проезжая. Сняла привязку. А Светка-то скупая. Вместо благодарности – поцапалась со своей спасительницей. Вот и получила через то ответку, подложила ей ворожейка чёрное яйцо. А как пришло время – вылупился из него уродец, вроде подсадного домового. Ну и начал пакости строить. Почти всё добро Светкино ворожейке перетаскал и сам утёк. Светка кое-что из деньжат скопила, так после не нашла. И главное был-то раньше у неё свой доможил. А как стала по весне шкура слезать – так сбесился. Сбежал со двора куда-то и с концами…

      Анна про похождения Светки слушала невнимательно, потом и вовсе перебила Грапу:

      – Я всё думаю про бабу Оню. Каково ей сейчас? Она ж, бедная, видит внучку и ничего не может исправить! Не спит, наверное. Измучилась.

      – Вот придёт и поговорите тогда, – успокоила Грапа. – Расспросишь её обо всём сама.

      Только баба Оня не пришла.

      Промаявшись напрасно, Анна заглянула к Матрёше. Та возилась в огородике, пропалывала от сорняковой поросли травы.

      В скромном палисаднике разрослись пёстрые тюльпаны. Группами, как разноцветные свечи, стояли гиацинты, пахли оглушающе сладко. Тимьян раскинулся широкой полосой, весь покрылся крохотными розовеющими бутончиками.

      Высокий куст можжевельника подпирал забор, рядом робким саженцем голубела пушистая ель.

      – Как у тебя чудесно! – похвалила Анна. – Поколдовываешь, наверное?

      – Ага. Вот этими руками, – Матрёша показала перепачканные землёй ладони. – Сад внимание и уход любит. Вишь, сорняков повылазило? Вот и ползаю целый день. Выбирать осторожно приходится, чтобы цветы не повредить. Я доделаю здесь, а ты погуляй. Только к Тоське не ходи, она тебе точно не обрадуется.

      – Да что я такого сделала? Почему она меня невзлюбила?

      – Тёмку взбаламутила. Она чувствует это. Ревнует. Переживает за него.

      – Ревнует? Брата?

      Матрёша кивнула.

      – Небось, одна у родителей?

      – Да.

      – Вот и не понимаешь, как это бывает.

      – Знаешь… Я так спешила сюда. Хотела всех увидеть, соскучилась. А вы как чужие. И баба Оня не пришла. Прячется от меня будто. Матрёш,