Повести нового света. Александр Дорофеев

иных взглядов? – удивился Чанеке. – По-моему, Творец любит нас как сыновей…

      Хуан с горящими глазами перебил его:

      – Какие сыновья?! Все мы – рабы Божьи!

      «Этот, как фрукт гуайява. С виду – яблоко, а по вкусу – груша», – подумал старик Чанеке и продолжил:

      – Ещё я хотел сказать, что в основе нашего мира – двуединство. Небо и земля. Жизнь и смерть. Любовь и ненависть. Люди и боги. Рабство и свобода.

      – Творец един в трёх лицах, – строго заметил Бартоломео. – И никакого раздвоения!

      Чанеке понял – беседа ни к чему не приведёт. Ему не убедить монахов, что люди – дети Божьи, и все на земле – братья.

      Впрочем, испанцы знали это, но не хотели почитать индейцев за своих братьев. Более того, думали о них как об исчадиях ада.

      Монахи прошлись по городу, недоверчиво разглядывая дома, дворцы и замки. Повсюду им чудился дьявольский дух.

      А когда, поднявшись на пирамиду, вошли в храм Циминчака, – остолбенели!

      Ничего подобного им не доводилось видеть. С пернатыми змеями, ягуарами и прочими клыкастыми, клювастыми и лупоглазыми идольскими мордами они уже кое-как свыклись.

      А тут с высоты благосклонно взирал белый конь в натуральную величину. У ног его лежали подношения – от маисовых лепёшек до нефритовых браслетов – и дымилась ароматическая смола копаль.

      Монахи воздели очи к небу, но и там не нашли утешения – с потолка храма на цветных верёвочках свешивались усохшие лошадиные мощи. А именно, две ноги и череп, окуриваемые благовонными травами.

      Брат Хуан побелел, как статуя, и, не долго думая, в сердцах, ухватил тяжеленный жертвенный камень. Когда-то его поднимали на пирамиду пятеро дюжих работников.

      С именем Божьим на устах Хуан метнул эту глыбу в идола.

      Раздался удар, подобный грому, и всё сгинуло, окутавшись плотным белым облаком.

      Услыхав голос Громового Тапира, успели собраться горожане. И теперь, потрясённые, наблюдали, как голова Циминчака, подпрыгивая и крошась, катится по ступеням пирамиды.

      Когда же пыль, наконец, осела, и в храме прояснилось, все ахнули, увидев, что чёрные монахи превратились в белых, а безголовый Циминчак мерно покачивается, готовясь то ли поскакать, то ли рухнуть.

      «Надо же, треснул! – изумился про себя Чанеке. – Хоть одна моя просьба услышана!»

      Он с детских лет недолюбливал Циминчака, но сейчас, когда его изуродовали, пожалел и даже поддержал, не дав упасть и окончательно разбиться.

      Конечно, от гостей-монахов не ожидали подобного зверства!

      Их схватили и потащили на площадь, пиная и проклиная. Какой-то носильщик-тамеме, сбросив с плеч поклажу, исхитрился укусить брата Хуана за щёку.

      Монахи горячо, поспешно молились, понимая, что души их в самом скором времени отлетят на небеса. Над ними уже клубились белые облачка пыли.

      Чанеке смотрел с вершины пирамиды, как Хуана и Бартоломео швырнули посреди площади подле каменного столба, изрезанного письменами.

      Их бы