Песнь Соломона. Тони Моррисон

шарфов. Поблескивают на шее серебряные цепочки, в глазах веселое любопытство, а пальцы деловито натирают мелом кончик кия.

      Гитара вспыхнул от смущения.

      – Он со мной, – пояснил он.

      – А я говорю, уведи его вон.

      – Ну что ты, Фезер, это же мой друг.

      – Это сын Мейкона Помера, верно?

      – Ну и что?

      – А то, что уведи его отсюда вон.

      – Он не виноват, не он же выбирал себе отца, – сдержанно проговорил Гитара.

      – Я тоже не виноват. Убирайтесь.

      – Его отец тебе сделал что-то плохое?

      – Пока нет. Поэтому пусть убирается вон.

      – Он совсем не такой, как отец.

      – Пусть даже не такой, он его сын – с меня и этого хватает.

      – Ну, я отвечаю…

      – Ладно, кончай торговаться. Уведи его. Слишком зелен еще, не дозрел, чтобы видеть во сне голых баб.

      Летчики засмеялись, а мужчина в серой соломенной шляпе с белой лентой сказал:

      – Что за дела, впусти мальчонку, Фезер.

      – Не вякай. Здесь хозяин я.

      – Чем он тебе мешает? Двенадцатилетний парнишка. – Он с улыбкой посмотрел на Молочника, и тот еле удержался, чтобы не сказать: «Мне не двенадцать, а уже тринадцать».

      – Это вроде бы не твое дело, верно? – огрызнулся Фезер. – Его папаша не твой домовладелец, ведь так? И лицензию не он тебе выдавал. Так какого же ты…

      Фезер набросился на человека в шляпе с белой лентой так же желчно, как перед этим на мальчиков. Воспользовавшись тем, что он переключился на нового противника, Гитара стремительно выбросил руку вперед, словно метнул в ствол дерева топор, и крикнул: «Мы с тобой еще разберемся, приятель. Сейчас времени нет. Давай по-быстрому отсюда». Голос у него теперь стал громким, звучным, таким громким и звучным, что хватало на двоих. Молочник сунул руки в задние карманы и направился к двери вслед за Гитарой. Он немного вздернул голову, подчеркивая холодное высокомерие, которое, как он надеялся, летчики разглядели в его глазах.

      Молча поплелись они по Десятой улице и остановились возле каменной скамьи у обочины тротуара. Они сели на скамью, спиной к двум мужчинам в белых халатах, которые внимательно на них поглядывали. Один стоял в дверях парикмахерской, прислонившись к косяку. Второй сидел, откинувшись, на стуле у зеркального стекла витрины той же парикмахерской. Это были владельцы заведения – Железнодорожный Томми и Больничный Томми. Мальчики ни слова не сказали ни друг другу, ни обоим Томми. Сидели молча и смотрели, как мимо проезжают машины.

      – А что, Гитара, в ваших академах[5] обрушились все залы? – сидя на стуле в той же позе, спросил Больничный Томми. Глаза у него беловатые, молочные, как у древних стариков, а тело крепкое и гибкое, вид моложавый. Говорит как бы небрежно, но чувствуется властность.

      – Нет, сэр, – оглянувшись, ответил Гитара.

      – Тогда скажи мне бога ради, что вы делаете вне их пределов в это время дня?

      Гитара пожал плечами.

      – Просто

5

Академы – сад близ Афин, где Платон обучал своих учеников; здесь в значении «школа».