Песнь Соломона. Тони Моррисон

локти к бедрам и потирая пальцы, которые в наступающих сумерках казались вымазанными в крови. У нее были очень длинные ногти.

      Молчание затянулось. Прервать его не рисковал даже Гитара.

      Потом Пилат сказала:

      – Реба. Она не про еду.

      Как видно, Реба сперва не поняла, потом лицо ее медленно прояснилось, но она ничего не сказала. Пилат снова принялась обрывать ягоды, тихонько что-то про себя напевая. Вскоре Реба присоединилась к ней, и какое-то время они напевали вместе в унисон друг другу, а затем Пилат запела:

      О, Сладкий мой, не покидай меня,

      Боюсь я в хлопке задохнуться,

      О, Сладкий мой, не покидай меня,

      Вдруг руки Бакры на мне сомкнутся…

      Когда обе женщины запели хором, Агарь подняла голову и тоже запела:

      О, Сладкий мой, ты улетел,

      О, Сладкий мой, уплыл, ушел,

      О, Сладкий мой, небо пронзил,

      Сладкий ты мой, уплыл домой.

      У Молочника перехватило дыхание. Голос Агари подхватил и унес те обломки сердца, которые он мог до этого мгновения еще назвать своими. И когда ему показалось, что он теряет сознание, раздавленный бременем чувств, он робко покосился на приятеля и увидел, как лучи заходящего солнца золотят глаза Гитары, оставляя в тени лукавую полуулыбку.

      Восхитительные события этого дня приводили еще в больший восторг Молочника, оттого что им сопутствовала таинственность и ощущение собственной дерзости; впрочем, и таинственность, и дерзость испарились спустя час – после того как домой возвратился отец. Фредди известил Мейкона Помера, что его сын «нынче пьянствовал в питейном заведении».

      – Врет он! Мы ничего не пили! Ничего. Гитара попросил стакан воды, но и воды ему тоже не дали.

      – Фредди никогда не лжет. Он искажает факты, но не лжет.

      – Нет, он тебе наврал.

      – Насчет того, что вы там пьянствовали? Возможно. Но вы ведь были там, это правда, да?

      – Да, сэр. Это правда. – Молочник взял тоном ниже, но что-то в его голосе еще напоминало о недавнем мятеже.

      – А что тебе было велено?

      – Ты мне сказал, чтобы я не смел туда ходить и разговаривать с Пилат.

      – Верно.

      – Но ты не объяснил мне почему. Они наши родственники. Пилат – твоя родная сестра.

      – А ты мой родной сын. И будешь делать то, что я тебе велю. С объяснениями или без объяснений. Пока я тебя кормлю, ты будешь делать то, что тебе сказано.

      В пятьдесят два года Мейкон Помер выглядел не менее внушительно, чем десять лет назад, когда Молочник считал, что выше и крупнее его папы не существует ничего на свете. Даже дом, в котором они жили, казалось ему, был меньших размеров. Но сегодня он встретил женщину, такую же высокую, и, стоя рядом с ней, почувствовал, что он и сам высок.

      – Я понимаю, я самый младший в семье, но я все же не грудной младенец. А ты со мной обращаешься будто с младенцем, твердишь все время, что не обязан мне ничего объяснять. И чего ты этим добился, как ты думаешь? Что я чувствую себя младенцем, вот и все. Двенадцатилетний младенец!

      – Не