О театре и не только. Борис Андреевич Шагаев

друзья… Критика была на городскую власть безфамильно, которая бездействует. Но это было не впрямую, а по касательной, мол, в магазинах того-то нет, город не строится, улицы грязные. Правда, был один укус – а дома рядом с театром, обкомовские и т.д. Но это было действительно так. И стоял обкомовский магазинчик, в котором отоваривались все. Правда, тем что лежало на прилавках, а за прилавком не для блуждающего люда. Сейчас это все смешно и непонятно многим. У Райкина Аркадия масса миниатюр было про «Заднее кирльцо», про «дефисит». Но это была другая Вселенная, там можно говорить, а тут – НИЗЗЯ!

      В общем я уже отчаялся. Рассказывал несколько раз друзьям разговор с мэтром. Никто не посочувствовал, не успокаивал. Только один знакомый юрист сказал:

      – Плохо вы думаете о Городовикове. Он не такой, как другие партийцы. Он генерал, а не чиновник. С другой стороны, как подадут ему. Всяко может обернуться.

      А я подумал – хорошо начал, а закончил за упокой души.

      Потом приходили в театр из горкома партии коммунисты во главе с М.В.Цыс, было собрание. Актеры говорили, что это театральная критическая шутка, безобидная шалость и никто за спиной Шагаева не стоит. Спросили, кто нуждается в чем, какие просьбы. Актриса З.Манцынова просила устроить детей в садик, художник Ханташов просил на домах большими цифрами писать номера домов. Добрались до мелочей.

      В театре я ни с кем не делился. Вообще с театралами я жил другой жизнью и не очень плакался им в жилетку. Этот «террариум единомышленников» я хорошо знал.

      В Ленинграде в студенчестве я не знал историю про калмыков, про ханские раздраи. Почему убежали с Родины? Сейчас что-то познав, поняв геополитику тех далеких времен, думаю, что ханы тогда погрязли в мелочах, мелочных ссорах. А об этносе не думали. Хотя враги постоянно были вблизи. Никто из предводителей ханства не задумывался о глобальном. Сейчас в 21 веке то же.

      Однако вдруг после долгой паузы позвонил Кугультинов: «Звони Намсинову. При встрече все ему расскажешь». Уже теплее, но пока это полдела. Намсинов, значит, храбрый мужик. Решился помочь. Кугультинов тоже свое слово сдержал. Не каждый мог в то время пойти на такое. Вызволять из беды бунтовщика, который родную власть полоскает.

      К Намсинову в кабинет я зашел в 5 часов вечера, а в 8 часов вышел. Курили. Это в обкоме-то партии! Илья Евгеньевич угощал «Мальборо». Это было из ряда вон. Он ни разу не спросил о юмореске «Ванька Жуков». Видимо все ему доложили в общих чертах. Он не воспитывал меня, а рассказывал про службу, про Новосибирск, как учительствовал. Я постепенно оклемался, обрел покой. Не от курева, конечно. Илья Евгеньевич умно, тактично уводил меня от мрачных мыслей. Из всего разговора я понял, что Илья Евгеньевич уверен в «акции» у Городовикова. Только одно напутствие он дал мне: «Он, во-первых, генерал, а потом 1 секретарь. Говори кратко, точно, без лишних украшений. Жди моего звонка».

      Опять пошли неопределенные, мучительные дни. Я что-то кропал, а вечерами бражничали с друзьями. Надо было притупить не «всенародное горе», но тоже