Егерь. Даниэль Зеа Рэй

ие, безвольном и сером.

      Куда убежала надежда твоя,

      Что пламенем ярости так обжигала?

      Сквозь трещины этого бренного тела

      Она утекла в закат бытия.

      ***

      – Роден, расскажи, как ты чувствуешь себя сегодня?

      Она хотела поднять голову, но удержать ее не получилось, и голова склонилась на бок.

      – Я бо… ..бо… не…

      – Ты больше не будешь?

      – Да, – рот Роден распахнулся и язык вывалился наружу. Было трудно его заправить назад, но она справилась.

      – Каждый раз ты обещаешь вести себя хорошо и снова возвращаешься сюда. С чего мне опять верить тебе?

      – Не… верь…

      – Хочешь прожить остаток жизни в таком состоянии?

      – Не… не хочу…

      – Ты снова отрастила длинные ногти. Мне приказать их остричь?

      – Не-е-ет! Нет! – Роден даже пошевелила пальцами, выражая протест.

      – Знаешь, что изменилось на этот раз? На этот раз всем на тебя плевать. Они устали. От выходок, от вечного чувства вины, от тебя, в конце концов. При встрече со мной твоя мама задала мне лишь один вопрос.

      Роден мысленно улыбнулась, продолжая неподвижно сидеть.

      – Она спросила: «Сколько?», – и достала именную платежную карточку. Уверена, что сейчас ты хочешь расхохотаться. Что касается меня, ты же понимаешь, что мне тоже глубоко наплевать… Моя б воля, я бы отпустила тебя сейчас же. Но, твоя мама все оплатила и придется отработать. С этого дня тактика твоего лечения будет изменена. Завтра тебе перестанут давать лекарства, а через неделю ты станешь участником группы по психокоррекции суицидального поведения. Продержишься три месяца – и я тебя отпущу.

      – По… Пошла ты… на хрен… – промычала Роден.

      – Сеанс окончен. Увозите.

***

      Роден сопроводили в комнату психокоррекции и закрыли за ее спиной дверь. Прежде она не раз бывала здесь, вот только в «групповухе» никогда не участвовала. Убогая обстановка «уютного домика» давно набила оскомину. Деревянные полы, деревянный стол, обитые шелком деревянные кресла, диван и даже резная рама на темном смотровом стекле вдоль одной из стен казались дешевыми фальшивками. Становилось жаль деревья, которые загубили ради создания столь безвкусного интерьера. А это матовое стекло? Что может лучше напомнить о том, что ты в неволе, чем подделка под зеркало?

      Роден плюхнулась в кресло, сбросила с себя тапочки и вытянула ноги. Окинув взглядом собравшихся, она скривила губы и отвернулась.

      – Теперь мы в полном составе, – оживилась Кашпо. – Давайте начнем с того, что представимся друг другу и немного расскажем о себе.

      Повисла тишина.

      – Ну что ж, – вздохнула Кашпо, – тогда начнем с участника по правую руку от меня и будем двигаться против часовой стрелки. Все согласны?

      Тишина.

      – Пожалуйста, представьтесь, – попросила Кашпо, кивая пухлой девице с розовыми волосами.

      – Элайза Арти, – ответила та.

      – Можно просто имя, – улыбнулась Кашпо, – Элайза.

      – Да пошла ты! – ответила девица и показала доктору средний палец, чем вызвала у Роден искреннюю усмешку.

      У девчонки руки ходили ходуном. Ее явно ломало. Не то от препаратов, которыми ее не меньше месяца кормили здесь, не то от синдрома отмены чего-нибудь повеселее в свободной от предрассудков жизни.

      – Элайза, расскажи нам, пожалуйста, немного о себе, – вновь попросила Кашпо.

      Девчонка сжала кулачок и поднесла его к губам.

      – Хорошо, Элайза. В следующий раз, – мягко отозвалась Кашпо и взглянула на мужчину, сидящего на диване.

      Роден покосилась на незнакомца и тут же отвернулась.

      – Меня зовут И. У меня депрессия длиною в жизнь и мне периодически надоедает так существовать, – он улыбнулся и показал два ряда отбеленных зубов.

      – Чем ты занимаешься, И-и-и? – спросила Кашпо.

      – Кутежом я занимаюсь, – И. откинулся на спинку дивана и развел руки по сторонам, устраиваясь поудобнее. – Баб трахаю, в игры играю.

      – Просераешь семейное добро? – не удержалась от комментария Роден.

      Элайза захихикала в кулачок. И. вскинул бровь и уставился на Роден.

      – Если есть, что сказать, могу уступить очередь!

      – Себе уступи, – буркнула Роден.

      – Что прости?

      – Прощаю! – она развернулась к нему лицом и уперла локти в колени.

      Она знала, что в вырезе больничной рубашки ему видна ее грудь. Порезанная, покрытая татуировкой грудь. И. сглотнул и отвернулся, а Роден вернулась в прежнюю позу.

      – Спасибо, Идрих, – натянуто улыбнулась Кашпо. – Следующий?

      Историю этой женщины Роден желала услышать. Наверное, из всех, сидящих здесь, только ей досталось от жизни так же много, как и Роден.

      – Меня