Рюссен коммер!. Елизавета Александрова-Зорина

польку это не произвело никакого впечатления. Наверное, слышит такие истории в день по сто раз.

      – Ваша семья?

      – У меня есть мама, она живёт в Петербурге.

      – Муж, дети?

      – Нет.

      – Ваше здоровье? Болеете ли чем-нибудь, принимаете ли лекарства?

      – У меня остеохондроз ещё со школы, да и всё, пожалуй.

      Гудрун нагнулась к моему уху и прошептала как можно тише: «Это чтобы знать, во сколько ты обойдёшься Евросоюзу. Здоровые беженцы выгоднее больных».

      Меня сфотографировали, взяли отпечатки пальцев. Совсем как в полиции. Я даже ощутила себя как дома, на какое-то время забыв, что я в Швеции. Хотя, конечно, здесь меня не звали «политической» и не отправляли на 48 часов в спецприёмник за то, что грублю дежурному полицейскому. Здесь вообще всем было на меня плевать.

      После фотографирования меня пригласили на разговор с инспектором. Я повторила ему свою историю про пересечение границы и подробно рассказала о пытках и времени, проведённом в СИЗО.

      – Нужно ли вам жильё?

      – Нет.

      – Есть ли у вас деньги?

      – Да.

      – Собираетесь ли вы искать работу?

      – Да.

      – Есть ли у вас проблемы со здоровьем?

      – Меня пытали током, цепляли клеммы на соски…

      – У вас есть проблемы со здоровьем? – перебили меня.

      – Нет.

      Мне выдали бумаги и сказали, что приглашение на развёрнутое интервью и временное удостоверение личности пришлют по почте.

* * *

      Корреспондентка Expressen ждала меня в баре «Волосатая свинья» на Лилла Нюгатан, Маленькой новой улице. Пернилле было за шестьдесят, русский она учила ещё в институте, когда в Швеции модно было увлекаться всем русским, и говорила плохо.

      Мы сели за столик в углу у окна, под жёлтым торшером. За окном гуляли туристы, теснившиеся на узкой улочке. Пернилла попросила рассказать, чем мы все занимались.

      – Ничего особенного, – пожала я плечами. – Ходили на митинги, пикетировали ФСБ и СК, требовали отпустить политзэков. Ездили в регионы вокруг Москвы, разрисовывали баннеры с Путиным, писали политические слоганы на стенах. В Москве всем плевать, а в провинции каждая такая надпись – событие. Майя писала политические стихи, читала их на улицах. Мы с Феликсом делали театральные сценки в отделении и выставляли в сети.

      – Но вас объявили экстремистской организацией. Было за что?

      – Один раз швырнули коктейлем Молотова в офис «Единой России». Ночью, когда там никого не было. И проткнули шины одному полицейскому, главе отделения, в котором нас избили после задержания. В общем, больше ничего такого.

      – Хулиганство, но не терроризм, – закивала Пернилла.

      Я показала ей фотографии ожогов на груди, и она оживилась.

      – Мне цепляли клеммы на соски. Привязывали к кушетке за ноги и за руки. Крутили полевой телефон, и это было так больно, что хотелось умереть.

      Пернилла осторожно, одним мизинцем, придвинула ко мне диктофон.

      – Эту пытку называют «Звонок Путину».

      – Звонок Путину?

      – Ну