Быт Бога. Евгений Владимирович Кузнецов

не уронил радио, выключая.

      …Скуки – нет. Не бывает. Я и лежа за сутки совершаю окружность величиной, может случиться, с экватор.

      А есть – грусть.

      Так как думаю об этом.

      …Странно даже, походя вспомнилось, что я – право-вед!.. Впрочем, будь я хоть кем… Всю жизнь мечтал работать, если работать, – в главном.

      И вот вижу, что такого поприща нету – нет там, где нет… меня!..

      Если я – я, это и есть главное.

      По коридору уже шагали, звенели, хлопали…

      Самое важное – понять самое важное.

      Если б я считал более важным быть – ну, кем? – министром, миллионером… путешественником, академиком… лидером, ну, вождём – так я бы и был им!.. По крайней мере – стремился. По крайней мере – делал радио погромче.

      А я – понять и быть в состоянии понявшего!

      Зазвенели у кабинета напротив…

      Как бывать? Как бывать? – Как мне тут – там, где не я, – побывать?..

      Свежо-отчётливо подумал то, что часто нынче думаю из общезнаменательного:

      Все – побывать.

      Я – прислушиваюсь к себе.

      А все – в затруднении.

      Так как не знают, зачем они – побывать.

      И – посягают на меня.

      (Тайно обо мне догадываясь и тайно мне завидуя…)

      Чтобы посягнуть – затруднить.

      Чтобы затруднить – обвиноватить!..

      Вспомнилось сказанное раз мне Папою:

      –– Я за тобой третий год наблюдаю!

      –– А я за собой – двадцать восьмой!

      Сказал я ему или не сказал?..

      Посмотрел в окно: в школе я, мальчишка, из запертого класса (так наказывал двадцать учеников один учитель) убегал в форточку…

      …Все смотрят в окна.

      А я – в благодать.

      …Ключ от Комнаты, ключ от Кабинета – два щелчка эти словно бы меня сегодня особенно изобличают.

      Да пусть подслушивают больше!..

      Но – по-домашнему сел: будто стул этот принёс с собой.

      Всему-то дал имена: городу Веременску – Город, кабинету № 209 – Кабинет…

      Осмотрелся – тот ли же это самый?..

      "Обвиниловки" сам барабаню, машинисткам не отдаю… Ночую, бывает заработаюсь, тут, на стульях…

      Слёзы вдруг потекли легко – словно осмелели они за ночь.

      Да пусть все всё знают и болтают!

      Для Брата! Для Брата!..

      Думалось, меж тем, походя: это ведь с угрозой сказано: мир – один и един. Мир один ежели – так только для космического тела: для жертвы температуры и гравитации.

      Перед зеркалом утирался. Там, внутри его, не я, а пародия на меня… Костюм коричневый в полоску, свитер этот тонкий чёрный шерстяной, пальто ещё, шляпа – лишь это-то всем.

      Меня Свищёв, приобщая к своему, к его, и уважая по-своему, по-евонному, назвал раз Дмитричем…

      –– Петя я, Петя!

      Теперь он меня – Петя, Пётр…

      С омерзением вспомнилось – словно про чужой бинт на чужой ране:

      –– Пусть молодые вкалывают! – старик следователь сказал начальству… промолчавшему в ответ на эту систему.

      Не говорил я никогда и не стремился, и