Самая темная ночь. Дженнифер Робсон

собой жалкую горстку домов на перекрестке. Еще здесь была маленькая площадь с фонтаном и церковь возвышалась над другими постройками. Когда они проходили мимо фермы на самой окраине, какая-то женщина замахала им рукой и окликнула Никколо по имени.

      – День добрый, тетя Нора! Сад у вас чудесно цветет в этом году! – ответил на приветствие Никколо, но не остановился и зашагал дальше, а женщина, с улыбкой проводив его взглядом, вернулась к корзинке и продолжила лущить фасоль.

      – Это кузина моего отца, – пояснил Никколо.

      – У тебя повсюду родственники!

      – Есть такое дело. Отец был одним из двенадцати детей в семье, а у матери шестеро братьев и сестер. Так что кузенов и кузин у меня не счесть.

      – А у нас вся семья – я да родители. Они поздно поженились, и дедушки с бабушками умерли до моего рождения. У мамы была сестра, намного старше ее, но она тоже умерла, когда я была маленькой.

      – Ну, в Меццо-Чель от родственников у тебя отбоя не будет. Все начнут совать нос в твои дела и захотят составить о тебе мнение.

      – Прямо как у нас в гет… – начала Нина, но Никколо ее тотчас перебил:

      – Тс-с! – и покачал головой.

      – Да, прости. Я хотела сказать, что у нас с соседями был один на всех тесный мирок.

      – Я понимаю, тебе будет трудно молчать о своих родителях и друзьях, но это нужно ради твоей безопасности. Зато ты сможешь рассказывать о них мне, когда мы будем оставаться вдвоем.

      Они почти обогнули деревню, уже приближались к повороту; Никколо остановился и указал на еще одну горстку домов в отдалении:

      – Видишь церковь с колокольней? Под ярким солнцем они кажутся белоснежными. Это и есть Меццо-Чель.

      – Но та деревня выше по склону! Почти на полпути к вершине!

      – Отсюда только так кажется, клянусь тебе. Мы доберемся туда за час.

      Они снова зашагали вперед, а солнце припекало все сильнее, и вскоре мокрые волосы уже противно липли к шее и вискам Нины. По дороге она где-то обронила носовой платок и теперь на ходу утирала пот с лица рукавом.

      – Ты в порядке? – спросил Никколо.

      – Да. Только очень жарко.

      Нина сосредоточилась на ходьбе, решив, что надо просто двигаться вперед, раз уж она не в силах ничего сделать с пропотевшими волосами и обожженной солнцем кожей, пока они не дойдут до дома Никколо. Все что она могла в данный момент – идти и не останавливаться.

      – Вот, возьми. – Никколо протянул ей влажную тряпку, спасительно прохладную. – Она чистая, тетя Элиза завернула в нее хлеб.

      Нина в жизни не испытывала ничего приятнее прикосновения этой влажной тряпки к разгоряченному лбу и шее.

      – Далеко еще? – осмелилась она спросить.

      – Не больше получаса пути. Если посмотришь вверх, сама увидишь – нужно одолеть еще один холм, и мы на месте.

      Но Нина слишком устала, чтобы поднять голову. Слишком устала, чтобы беспокоиться о том, что после ночи на голой земле у нее ломит все тело, что ей отчаянно хочется есть, что она умирает от зноя и чувствует себя бесконечно