Мои любимые чудовища. Книга теплых вещей. Михаил Нисенбаум

о ботинок. Кота Фуат назвал Конфуцием (по-моему, идеальное имя для любого кота). Все остальные в доме звали его Компутиком. Мать Фуата всегда хорошо меня встречала: я был единственным непьющим другом ее сына. В доме было чрезвычайно чисто. Беленые стены и потолки. Аккуратно застеленная кровать с тюлевыми накидками на подушках. Маленький коврик с рыжим оленем. В тишине звонко тикали ходики.

      Я прошел в маленькую боковую комнатку. Фуат стоял у стены на голове. Или сидел. Все зависит от оценки головы. В комнате непротивно пахло потом и немного – шиповниковым отваром.

      – Избушка, избушка, повернись к верху задом, а к низу передом.

      – Аминь, – Фуат неторопливо встал, отряхнулся, отвел волосы со лба. Краска быстро сходила с его узкого индейского лица. Он напоминал долго постившегося коня: аскетически исхудавший, с подергивающимися большими губами и пышной вороной шевелюрой. – Здоро́во. Шиповник будешь?

      – А чаю нет?

      – Пока нет. Сейчас сделаем.

      Фуат открыл форточку.

      – Ладно, давай свой шиповник.

      Фуат был старше Клёпина и гораздо старше Вялкина. Ему было без малого сорок. Но с ним я общался на равных. Не нужно было никаких знаков уважения, не следовало обходить какие-то темы, избегать тех или иных шуток или интонаций. Почему-то легче уважать человека, не настаивающего на уважении.

      Фуат ухмыльнулся:

      – Как там наставники?

      – Не знаю, почти две недели не заходил.

      – Как же так? На кого ты их покинул?

      Я отхлебнул из кружки кисленького шиповника. И неожиданно для себя рассказал обо всех своих сомнениях.

      – Так-так. Понятно. А чего ты, собственно, боишься? – спросил Фуат с улыбкой.

      – Да ничего я не боюсь.

      – Тогда на что тебе одобрение Ваялкина?

      – Все-таки я ему многим обязан…

      – Человек сломал ногу, ходил месяц на костылях. Потом выздоровел. А костыли так и не отставил. Боялся обидеть.

      – Может быть, в этом что-то есть?

      – Может быть. Ну, похромай еще пару лет. Доставь костылю удовольствие.

7

      Остаток дня я пребывал в состоянии душевного подъема. Должно быть, так чувствуют себя бойцы накануне важного поединка. Перед сном задержал взгляд на своей последней картинке, уже готовой к отправке на выставку, и сказал девушке (она смотрела прямо на меня):

      – Спасибо. Я тебя не забуду.

      Погасил свет. И ответил сам себе тонким противным голоском: «Еще как забудешь, подлец». И заснул.

      Но на исходе ночи, перед рассветом, вернулась старая тревога. А я-то думал, что больше с ней не встречусь. Тревога разрасталась. Она захватила комнату, квартиру, дорогу до Центрального клуба, зал на втором этаже, мастерскую… Я не мог ни уснуть, ни отодвинуться, ни оглядеться. К счастью, за окном проснулись первые воробьи, не знающие, что сегодня суббота.

      Я встал, раздвинул шторы. Оделся, убрал постель. Стало полегче. Утро смотрело на мою картину чуть более