Духосад. Повесть о духоделическом эликсире стабилизации старения и пересадке Духа. Георгий Петрович Юрьев

новые идеи, Антон.

      – Будут, Павел Иванович.

      Руденко удовлетворённо кивнул. Сходни заскрипели под ногами профессора и его сотрудника. Антон нёс две тяжёлые сумки. Он встряхивал длинными волосами, падавшими то и дело на глаза. Тонкое лицо его было обиженным. Но не от того, что он сейчас исполнял роль грузчика. А от того, что предстояло ему получить завтра утром от гнева беспросветного садиста – так он припечатывал характер Руденко, конечно, проговаривая это только внутри себя и никому-никому больше.

      Неприятность сбылась на сто процентов. Утром Антон монотонно и занудно, запинаясь, докладывал Руденко о проблемах, возникших в работе новейшей системы акустической заморозки – она перестала выходить на требуемый температурный режим минус 220 градусов, застыла на 160 градусах. Это явно срывало дедлайн очередного эксперимента.

      Профессор раскраснелся, лицо его приобрело как бы контрастность из-за углубившихся морщин. Он сидел за рабочим столом и поглядывал то в ноутбук, то на Антона, отчитывал подчинённого нудным голосом, по-иезуитски деланно спокойным тоном, намеренно вставляя в речь замшелые канцеляризмы и нажимая на больные точки собеседника:

      – А посему, в силу данного обстоятельства, вы, товарищ Станиславский, останетесь без премии. Что значит холодильная установка полетела. Что это значит?! У нас дружок, не овощная база! Ступай и решай вопрос. Будь смелей, акробат! Вы что – не желаете заниматься холодильной установкой диспергатора, господин цирковой акробат, а позднее театральный режиссёр?

      У Антона от обиды насколько раз дёрнулся кадык, он робко попытался возразить обиженным голосом:

      – Павел Иванович, я давно уже не работаю в театре. А в цирке проработал всего два месяца. Это больной… это болезненный для меня вопрос… а вы меня ежедневно…

      – Ошибаешься, дружок, – со злорадством перебил профессор. – Как это ты не работаешь в театре? Мы все в нем работаем. Жизнь – это театр, и все мы актёры. Помнишь, кто это сказал?

      – Помню. Шекспир. Уильям.

      – Угу. Это помнишь. И мой вариант, он не хуже, чем у Шекспира, тоже запомни: весь мир – это цирк, и все мы – клоуны… Не акробаты, а именно клоуны! Согласен?

      – Я подумаю, Павел Иванович, – потупился Антон.

      – «Поду-умаю». Ишь ты! … Хоть бы слово доброе сказал своему начальнику. Только и обижаешься…

      Внезапно профессор стал распаляться, на его лице проявились темно-фиолетовые пятна:

      – Где бы ты был сейчас, если бы я тебя не вытащил из той истории? С поножовщиной в гей-клубе? Где бы ты был, если бы тебя признали вменяемым? – почти закричал он.

      Антон молчал.

      Профессор завершил уже спокойнее, пожевал немного губами по своей застарелой привычке:

      – То-то, дружочек. И не дерзи. И – бегом исправляй ситуацию… Если надо – срочно вызывай гарантийщиков, самолётом, завтра же!

      Антон вернулся в свой номер, бросился в кресло, сжал голову руками, потом вытащил из кармана