Дом на краю темноты. Райли Сейгер

ты не сказала?

      – Я не считала, что должна, – говорит моя мама, как будто это хоть когда-то ее останавливало. – Это был дом твоего отца, а не мой.

      – Однажды он принадлежал вам обоим. Почему вы его потом не продали?

      Мама уклоняется от ответа, задавая встречный вопрос.

      – Ты спишь?

      На самом деле она спрашивает, не мучают ли меня кошмары, от которых я не могу избавиться с детства. Ужасные сны о темных фигурах, наблюдающих за мной во сне, сидящих на краю моей кровати, прикасающихся к моей спине. Все мое детство состояло из ночей, когда я просыпалась, задыхаясь или крича. Это была еще одна игра, в которую любили играть эти будущие стервы во время школьных ночевок: смотреть, как Мэгги кричит во сне.

      Хотя ночные кошмары мучают меня не так часто с тех пор, как я стала подростком, но до конца они так и не ушли. Мне все еще снится подобное примерно раз в неделю, чем я и заслужила пожизненный рецепт на Валиум.

      – В основном, – отвечаю я, решив не упоминать о вчерашней ночи, когда длинная темная рука высунулась из-под кровати и схватила меня за лодыжку.

      Доктор Харрис, мой бывший психотерапевт, сказал, что эти сны вызваны неразрешенными чувствами к Книге. Именно по этой причине я и перестала ходить к врачу. Мне не нужно два сеанса в месяц, чтобы понять очевидное.

      Мать приписывает ночным кошмарам другую причину, о которой она говорит каждый раз, когда мы видимся, в том числе и сейчас.

      – Это стресс, – говорит она. – Ты выматываешь себя на работе.

      – Мне так больше нравится.

      – Ты с кем-то встречаешься?

      – С дуплексом, который мы восстанавливаем, – говорю я. – Это считается?

      – Ты слишком молода, чтобы так много работать. Я переживаю за вас, девочки.

      Я не могу не заметить, что мама свалила нас с Элли в одну кучу, как будто мы сестры, а не коллегии бизнес партнеры. Я проектирую. Элли строит. Вдвоем мы перепродали четыре дома и восстановили три.

      – Мы начинаем бизнес, – сообщаю я маме. – Это просто так не…

      Я останавливаю себя, понимая, что сделала именно то, что задумала мама – совсем свернула с темы. Я делаю порядочный глоток джин-тоника, частично из-за раздражения – как на маму, так и на себя – и частично из-за того, что мне предстоит.

      Вопросы.

      Очень много.

      Те, которые мама не захочет слышать и попытается увильнуть от ответа. Я ей этого не позволю. Не в этот раз.

      – Мам, – говорю я, – почему мы на самом деле уехали из Бейнберри Холл?

      – Ты же знаешь, что мы это не обсуждаем.

      В ее голосе слышится предостережение. В последний раз я слышала этот тон, когда мне было тринадцать и я проходила через ряд этапов, специально предназначенных для проверки терпения моей матери. Фаза нелепого макияжа. Саркастическая фаза. Фаза постоянной лжи, в течение которой я три месяца рассказывала серию возмутительных басен в надежде на то, что мои родители расколются и в конце концов признают, что они тоже лгали.

      В тот день моя мать узнала, что я прогуляла школу, чтобы весь день бродить