Пограничная зона. Басти Родригез-Иньюригарро

чем говорить.

      Скупой синопсис скребёт по мозгам будничной девальвацией и неподсудным дезертирством. Хочется выплюнуть, что так дела не делаются, хотя очевидно – так они и делаются. При самом удачном раскладе. То, что ему рассказывают – пристойный, порядочный вариант, но под забралом апатичной мимики он выпадает в осадок, захлёбывается, свирепеет, будто взгляд его не замылен и дух не искривлён.

      С чего вдруг? Формально – близко к дому не ударило. Но кажется, что ударило прямо в крышу и она поехала, понеслась любимым маршрутом.

      Он представляет себя заблудившимся в двух музыкальных дорожках, одну из которых находит до неловкости знакомой, хотя слышит впервые, а вторую знает наизусть, потому что сам её написал. Мелодические рисунки наслаиваются, путаются и срастаются в тревожной гармонии. Причина в родственных тональностях? В особенностях аранжировки? В перекличке мотивов? Недостаточно.

      Скрытая логика отношений между голосом и фоном, звуками и отрезком времени, на котором они расположены, делает разные песни трэками с одной пластинки, посему он курит и сопоставляет события несопоставимые, остервенело проецирует, уязвлённый, раненный проходным эпизодом – за себя и за того парня. Или за того парня как за себя.

      Делиться переживаниями с собеседницей ни к чему. Во-первых, она помянет пару-тройку его болотных эскапад, спросит: – «То есть это – удобоваримо, а с моей истории тебя перекосило?», и будет права. Во-вторых, зачем ей мутный, но увесистый пункт из списка его функционирующих триггеров?

      – А я смотрю и понимаю: надо, – продолжает гусеница, игнорируя нелюбезное отсутствие возражений. – Он мне понравился. Ты не просечёшь, если не начать издалека… Или с шок-контента. Он был у меня первым.

      – Что?! – дым вместе с кашлем застревает в лёгких.

      – То, – передразнивает она, явно полагая, что теперь-то заручилась вниманием, разбудила аудиторию эффектом неожиданности.

      Следует отдать ей должное: сейчас он бы встрепенулся, даже по-настоящему засыпая от скуки, а не пряча воспалённое нутро под бронёй глухоты и флегмы, присущей ходокам за черту в той же мере, что нервозность и возбудимость.

      – Ладно, всё не настолько страшно, – гусеница окутывается дымовой завесой, являя собой живую отсылку к нетленному шедевру в жанре абсурда. – Если скажу, что он лишил меня невинности – введу в заблуждение. Если скажу, что он стал моим первым мужчиной, когда о невинности речь не шла даже в плане сугубо техническом, ты поймёшь меня превратно.

      Она замолкает – по видимости, обеспечивает паузу для превратного понимания. Добавляет спиралей в клубящуюся ширму и ныряет в речитатив:

      – Представь меня образца пятилетней давности. Гусеничная природа диктует жрать всё, что попадается на пути, не разбирая, трава это, мясо, дух святой или какая-нибудь альтернативная субстанция. Темперамент располагает тасовать колоду любовников, а лучше – две. Необъяснимое пристрастие к определённому