Стелла. Чарльз Гэвис

откуда он донесся, и в этот момент из-за угла вывернула лошадь со всадником и во весь опор помчалась к тому месту, где она стояла. Стелла оглянулась на маленькую белую калитку и обнаружила, что ее не было видно, и что она зашла дальше, чем намеревалась. Бесполезно было пытаться вернуться до того, как всадник доберется до нее, было время только на то, чтобы убраться с дороги. Легко вспрыгнув на берег, она встала под сиренью и стала ждать.

      Как только она это сделала, лошадь и человек вышли из тени на лунный свет. Стелле оба казались невероятно большими и высокими в обманчивом свете, но не размер, а поза всадника поразили ее и приковали внимание.

      Она не могла видеть его лица, но фигура была фигурой молодого человека, высокого и крепкого, и исполненного странной, властной грации, которая проявлялась в том, как легко, безрассудно он сидел на огромном животном, и в позе головы, которая, слегка откинутая назад, казалась в самой своей позе красноречивой гордостью и вызовом. Во всей этой осанке было что-то странное и необычное, что поразило Стеллу, хотя она и не привыкла встречать всадников на английской проселочной дороге.

      Когда он подошел немного ближе, она заметила, что он был одет в вечернее платье, за исключением пальто, которое было из бархата, и сидело свободно, но изящно. По правде говоря, всадник сбросил свой фрак ради смокинга и все еще был в парадных ботинках. Стелла увидела, как лунный свет осветил их и рубин, который угрюмо сверкнул на белой руке, державшей хлыст.

      Как будто всадник и лошадь были одним целым, они проехали по дорожке и поравнялись с ней, мужчина совершенно не замечал ее присутствия. Но лошадь была не такой; ее быстрый, беспокойный взгляд уловил мерцание платья Стеллы, и, вскинув голову, она свернула в сторону и замерла. Всадник оторвал глаза от неба и, подняв хлыст, резанул лошадь по боку жестом нетерпеливого гнева; но лошадь – великолепная ирландская кобыла с огромными костями, вспыльчивая и упрямая, как лев, мгновенно поднялась на задние ноги, и хлыст снова опустился.

      – Черт бы тебя побрал! в чем дело? – воскликнул ее хозяин. – Вперед!

      Лошадь навострила уши при звуке знакомого голоса, но стояла неподвижно, дрожа всем телом.

      Стелла увидела, что кнут снова поднят, и инстинктивно, прежде чем она осознала это, ее женский протест сорвался с губ.

      – Нет, нет!

      При звуке нетерпеливого, умоляющего голоса всадник поднял хлыст в воздух, затем опустил руку и, вместо того чтобы ударить лошадь, направил ее к изгороди.

      – Кто это? Кто ты? – сердито спросил он. – Что за…

      Затем он внезапно остановился и уставился безмолвно, неподвижно и оцепенело. Лошадь и всадник как бы окаменели.

      Высокая и грациозная, с той грацией, которая присуща девичеству, стоящему на пороге женственности, с ее изящным лицом, застывшим в выражении смешанного страха и жалости, и застенчивостью, борющейся с девичьей гордостью, она создала картину, которая была достаточно прекрасна, чтобы удовлетворить требования самого критического и художественного