Когда миллиона мало. Анна Литвинова

я тоже могу выбирать?

      – Конечно, можешь! Я в бизнесе давно. Подскажу, к кому тебе точно не надо.

      Он подумал секунду и добавил:

      – А хочешь, вообще не ходи на смотрины. Я девочек пристрою, и вместе вернемся в Москву. Ничего мне должна не будешь.

      – Мирон, – она захлопала ресницами, – ты такой чудесный!

      Может, не искать счастья за тридевять земель, но остаться с ним, таким милым, добрым?

      Но тогда ведь точно не встретишь итальянского миллионера из предсказания цыганки.

      И Богдана покачала головой:

      – Нет, Мирон. У меня есть цель. Мотивация. Я не могу: даже не попробовать – и сразу сдаться.

      Не от души говорила, но он поверил. Взглянул с восхищением, грустно сказал:

      – Конечно, Богдана. Я сразу понял: слишком мелко для тебя плаваю. Ты другого полета птица.

      «Ничего ты не понял».

      Но отыгрывать назад было поздно.

* * *

      Никого из товарок не смутило, что только с утра прилетели, время позднее, а впереди еще ночь в дороге. Поворчали для приличия, поскидывали обувку, развалились в креслах, да и захрапели.

      Богдана сидя спать не умела и ночь в автобусе еле пережила. То проваливалась в сон, то выныривала. Водитель – с виду итальянец – лихачил, как новый русский. Сумасшедше разгонялся, резко тормозил. Шоссе петляло, извивалось, вино с креветками бултыхалось в желудке.

      На рассвете въехали в Козенцу, но море и чаек Богдана увидела только краем глаза – автобус сразу свернул на окраину, попетлял и остановился подле унылого трехэтажного здания. Выглядело оно, пожалуй, даже уродливее, чем подобные в России. И внутри тоже никакого намека на заграницу – обычная общага.

      Расселили их по четыре человека в комнате – стены голые, штор нет. Мирон велел: пока отдыхать, но к трем быть во всеоружии.

      Целую речь толкнул: что судьба будет решаться. И день сегодня даже важнее, чем смотрины у родителей жениха. Нужно, чтобы тебя купили, а для этого – выглядеть милой, работящей, исполнительной. И скромной, обязательно скромной.

      Пугал:

      – Кто напялит лосины, сразу штраф!

      И тетки – нет бы самим поспать и ей отдохнуть дать – все утро галдели, перебирали чемоданы, искали подходящие шмотки.

      Но все равно нарядились на невольничий базар, как в провинциальный ресторан. У одной белые штаны и блуза с бантом, у другой юбка (спереди разрез почти до пупа) и бархатный пиджак.

      Мирон пришел в ярость. Бегал по комнатам, надрывался:

      – Я сказал: неприметно! Неярко! А вы что напялили?!

      Богдана тоже про себя хихикала. Сама она надела единственные свои джинсы (черные) и безразмерный свитер бабушкиной вязки. Волосы заплела в косу, глаза красить не стала. Мирон взглянул одобрительно, переодеваться не погнал. Но все равно пришлось ждать, покуда остальные пройдут фейсконтроль. Бедные будущие горничные смывали тушь-подводку, а Мирон лично перетряхивал чемоданы, ловко вылавливая самое неприглядное.

      – Чего уродок из нас делаешь? – причитали тетки.

      – Не