Таинственная река. Деннис Лихэйн

это полицейские?

      – Я не знаю… Они…

      – Они – что?

      – У него жетон был, – сказал Джимми. – На ремешке.

      – Какой из себя?

      – Золотой.

      – Ладно. А надпись какая?

      – Надпись?

      – Ну, слова были написаны какие-нибудь? Ты прочел там что-нибудь? Заметил надпись?

      – Нет. Не знаю.

      – Билли?

      Они подняли головы. На крыльце стояла мать Шона, и на лице ее было сдержанное любопытство.

      – Послушай, дорогуша… Позвони в полицейский участок, хорошо? Узнай, не забирала ли полиция мальчика за драку на улице.

      – Мальчика…

      – Дейва Бойла.

      – О господи! Надо матери его…

      – Давай пока не будем, а? Подождем, что скажут в полиции. Согласна?

      Мать Шона пошла в дом. А Шон глядел на отца. Тот словно не знал, куда ему девать руки. Он сунул их в карманы, потом вытащил, вытер о штаны. Потом чертыхнулся себе под нос и стал глядеть вдоль улицы, как будто Дейв маячил где-то на перекрестке – пляшущая бесплотная фигурка, невидимый Шону мираж.

      – Она была коричневая, – сказал Джимми.

      – Что?

      – Машина. Темно-коричневая. По-моему, вроде «плимута».

      – А еще что-нибудь?

      Шон попытался представить себе машину, но не сумел. Она виделась ему лишь темным силуэтом, застившим зрение, но остававшимся где-то на краю сознания. Силуэт этот загораживали оранжевый «пинто» миссис Райен и низ живой изгороди, за которыми Шон ничего разглядеть не смог.

      – Она яблоками пахла, – сказал он.

      – Что?

      – Ну, запах такой, яблочный.

      Машина пахла яблоками.

      – Яблоками… – повторил отец Шона.

      Час спустя в доме Шона на кухне двое полицейских допрашивали Шона и Джимми, засыпая их вопросами, а потом еще какой-то парень рисовал с их слов портрет тех двоих, в коричневой машине. Толстомясый блондин на рисунке получился еще злее, а рожа его вышла еще шире. Второй же, тот, что все глядел в зеркальце бокового вида, на портрете вообще не вышел – так, пятно какое-то с темными волосами, – потому что ни Шон, ни Джимми не запомнили его лица.

      Потом появился отец Джимми – сердитый, растерянный, он стоял в углу кухни, глаза у него слезились, и он слегка покачивался, как будто позади него пошатывалась стена. С отцом Шона он не разговаривал, и никто не обращался к нему. Обычная его живость, юркость сейчас поубавились, и он казался Шону меньше и словно бесплотнее, ему даже почудилось, что если на мгновение отвести глаза, фигура эта исчезнет, сольется с рисунком на обоях.

      После четырех-пяти серий вопросов все они выкатились – полицейские, парень, что рисовал портреты, и Джимми с отцом. Мать Шона отправилась в спальню, закрыла дверь, и спустя некоторое время оттуда донеслись приглушенные рыдания.

      Шон сидел на крыльце, и отец объяснял ему, что он ничего плохого не сделал, что они с Джимми молодцы – не дали себя зацапать тем, в машине. Потом отец похлопал его по коленке и заверил, что все будет в порядке. Дейв к вечеру окажется дома. Вот увидишь.

      Отец замолчал. Он тянул свое пиво, сидя рядом с Шоном, но Шон чувствовал, что мысли его далеко – может быть, там, в спальне с матерью,