Таинственная река. Деннис Лихэйн

изобьют его до смерти.

      Подняв Джимми, они не отпускали его, держа за плечи, словно ожидая того, кто скажет, что с ним делать дальше. Поезд выскочил из туннеля, раздался чей-то крик, а потом смех – оглушительный гогот, так гогочут ведьмы вокруг котла со своим адским варевом, – потому что поезд прошел с другой стороны платформы, направляясь в северную часть города, и Джимми поднял глаза на обступивших его людей, словно говоря: «Ну что? Съели?»

      Стоявший бок о бок с Шоном Дейв тоненько хихикнул, победно взмахнув руками.

      Шон отвел глаза, в чувствах его царил сумбур.

      В тот же вечер отец Шона усадил его на табуретку в мастерской в подвале. Там было тесно от всех этих черных слесарных тисков, гвоздей и шурупов в банках из-под кофе, дощечек и фанерок, аккуратно сложенных под исцарапанным верстаком посреди комнаты; молотки висели по стенам в своих гнездах, как зачехленное оружие, рядом с двуручной пилой на крюке. Отец, подрабатывавший и у соседей, нередко приходил сюда – мастерил птичьи домики для себя и полочки под цветочные горшки для жены. Здесь же он обдумывал конструкцию заднего крыльца, которое и воздвиг вместе с приятелями в то знойное лето, когда Шону минуло пять лет. А еще он спускался сюда в поисках покоя и уединения или же, как это было известно Шону, когда сердился – на Шона ли, на мать или на свою работу. Птичьи домики – разнообразнейшие: то в виде миниатюрных тюдоровских замков, то в колониальном или викторианском стиле, а то имитирующие швейцарские шале, в результате громоздились в подвальном углу, так как такого количества птиц не нашлось бы даже в лесах Амазонки.

      Сидя на красной круглой табуретке, Шон вертел в руках черные слесарные тиски, вдыхая запах машинного масла и опилок и ожидая, когда отец заговорит.

      – Шон, – сказал отец, – сколько раз тебе надо повторять одно и то же!

      Шон вытащил палец из тисков и стер с ладони масло.

      Собрав с верстака валяющиеся там гвозди, отец ссыпал их в желтую банку из-под кофе.

      – Я знаю, что ты любишь Джимми Маркуса, но если вы хотите играть вместе, то отныне это будет около дома. Твоего дома, а не его.

      Шон кивнул. Препираться с отцом было бессмысленно, когда он говорил таким тоном, как сейчас – спокойным, размеренным, чеканя каждое слово.

      – Ведь мы поняли друг друга?

      Сдвинув банку из-под кофе, отец смотрел вниз на Шона.

      Шон кивнул. Он глядел, как отец стряхивает с толстых пальцев опилки.

      – И надолго?

      Потянувшись, отец снял клок паутины с крюка на потолке. Скатав паутину в комочек, он бросил его в стоявшее под верстаком мусорное ведро.

      – Да, надолго. И вот еще, Шон…

      – Что?

      – Не вздумай лезть с этим к матери. Она решительно против твоей дружбы с Джимми после этого сегодняшнего его фортеля.

      – Да он вовсе не такой уж плохой мальчик. Он…

      – Я и не сказал, что он плохой. Но он дикарь, а мама устала от дикарей.

      Шон заметил, как сверкнули глаза отца при слове «дикарь», и понял, что на секунду перед