505. Алёшка Емельянов

я его вверенный страж.

      Назначен сюда за скитанья

      гонявшей до пота судьбой.

      Наградой за боли, исканья

      мне стал этот дом и покой…

      Смоленское море

      В тумане чёрного дымле?нья

      тела, как волны, в пене гильз.

      И жемчуг глаз глядит в томленьи

      на чаек, что стремятся вниз.

      И ветер тину влас колышет,

      зубов младые семена,

      и щепки рук, и пики в жиже.

      Не видно в море этом дна.

      Великий штиль. И свет не ярок.

      Гребёт лишь кто-то в никуда,

      чей лоб кровав и юн, и жарок,

      по красной глади уходя.

      Травы и танков, мачт обломки,

      огонь в домах сторожевых

      в одном пейзаже для потомков

      застыли в память, для живых.

      Маяк столиц лучится красно,

      как красноокий чёрт глядит

      на это действо любострастно,

      и в тучах флагами кровит.

      Финляндия, 1940 г.

      Под тальком снега ноют раны

      разбито-согнутой земли.

      И солнце выглянуло рано,

      нырнув из белой той мели.

      Бока сугробам согревая,

      им спины гладя или грудь,

      искало что-то, обливая

      лучами гладь, и торя путь.

      Молчало всё, и даже ветви.

      И ветер пух не ворошил

      в оврагах. Ожидая летних

      дождей с согревшихся вершин.

      И лишь ладони елей хмурых

      сметали щёткою те лбы

      уснувших, каменных и юных,

      кого сковали смирно льды.

      Кто приютился под мехами

      с зимы до тающей весны

      убито, сонно ль затухая,

      придя от Волги иль Десны.

      Тех, что приня?ли жар чужбины,

      глотая камни мёртвым ртом,

      иль оседлавши воздух мины,

      летели в небо, павши льдом.

      Тёмный лес

      В сыром просторе гущи,

      что смоли злой черней

      и тучи грязной пуще,

      бреду в ночи ничьей.

      Рыча и злом пылая,

      и дум струня тесьму,

      боль выкричать желаю

      в просторие и тьму.

      Темь угольна от криков,

      плевков из душ и ртов.

      И нет просвета, блика

      средь смуглых холодов.

      И щётки трав мозолят.

      А сети веток ждут,

      и странников неволят,

      на части мелко рвут.

      Стволы – колонны с пухом,

      что примут и мой крик, -

      лишённы дум и слуха.

      От ягод лес отвык.

      И всё вокруг смиренно,

      и птиц оглохших нет.

      Всё вымещу рефренно,

      и снова будет свет!

      Обнятый

      Обнята ладонью ладонь

      в присутствии кофе и мяты.

      И сумрак светлее на тон,

      когда ты, январская, рядом,

      смолкает мой изверг цепной,

      и ширит улыбка просторы.

      Мне легче быть с этой страной,

      и гибнут все войны и споры,

      когда ты тихонько со мной;

      крылатей