Голодное пламя. Эрик Аксл Сунд

поездку Ханна с Йессикой были как тряпичные куклы. Неулыбчивые мертвые вещи, сведенные вместе стежками, сделанными кем-то другим. Тряпочные чехлы, набитые ватой. Они ей надоели, и когда поезд остановился в Лилле, она решила сойти. Дальнобойщик-датчанин предложил подбросить ее, она доехала до самой Дании, а в Копенгагене обменяла последние дорожные чеки и сняла номер в гостинице.

      Голос сказал ей, что делать. Но у нее не получилось.

      Она осталась жива.

      Поезд приближается к паромной переправе в Хельсингёре. Она размышляет: могла бы ее жизнь быть другой? Скорее всего, нет. Но сейчас она бессмысленна. Она связана с ненавистью, как гром с молнией. Как кулак с ударом.

      Отец всадил нож в ее детство, и лезвие все еще подрагивает.

      В Виктории не осталось ничего, что могло бы улыбаться.

      Возвращение в Стокгольм заняло целую ночь, и всю дорогу Виктория проспала. Проводник разбудил ее прямо перед прибытием, и теперь у нее скверное настроение, к тому же кружится голова. Ей снился какой-то сон, но она его не помнит, осталось только неприятное ощущение в теле.

      Раннее утро, и воздух прохладный. Она выходит из поезда, надевает рюкзак и входит в просторный сводчатый зал ожидания. Как и предполагала, никто ее не встречает. Она становится на эскалатор и спускается вниз, в метро.

      Дорога на автобусе от Слюссена до Вермдё и Грисслинге занимает полчаса, и она тратит это время, чтобы насочинять невинных анекдотов о поездке. Она знает, что он захочет услышать все и не удовлетворится описанием без деталей.

      Виктория сходит с автобуса и медленно идет по улице, где она дала названия столь многому.

      Она видит Дерево-для-лазанья и Камень-Лестницу. Холмик, который она назвала Горой, и ручей, который когда-то стал Рекой.

      Она-семнадцатилетняя делает свои подростковые шаги, но другой ее части всего два года.

      На подъездной дорожке стоит белая «вольво». Виктория видит их в саду.

      Он стоит к ней спиной, занимается чем-то, а мама, сидя на корточках, выпалывает сорняки на клумбах. Виктория снимает рюкзак и ставит его на террасу.

      Только теперь он слышит ее и оборачивается.

      Она улыбается ему, машет, но он без выражения смотрит на нее и снова отворачивается, возвращаясь к своей работе.

      Мать поднимает взгляд от клумбы и осторожно кивает Виктории. Виктория кивает в ответ, подхватывает рюкзак и идет в дом.

      В подвале она сбрасывает одежду и складывает ее в корзину для грязного белья. Раздевается, идет в душ.

      Неожиданный сквозняк колышет душевую занавеску, и Виктория понимает: он здесь.

      – Хорошо съездила? – спрашивает он.

      Его тень падает на занавеску, и в животе у Виктории все сжимается. Она не хочет отвечать, но, несмотря на все унижения, каким он ее подвергал, она не должна встречать его тем молчанием, которое может спровоцировать его.

      – Ага. Отлично. – Она старается, чтобы ее голос звучал радостно и легко, старается не думать о том, что он стоит меньше чем в полуметре от ее обнаженного тела.

      – Денег хватило?

      – Да. Я даже немного