И взошла звезда полынь. Александр Жданов

ту, которая в данный момент сама ответить не может. Я не привык злословить человека, которому присягал, каким бы он ни был. И, ежели вам будет угодно, ваши секунданты всегда найдут меня.

      Все стояли опешив, а Радиковский резко развернулся и пошёл от них. Елагин вздохнул, развёл руками и проговорил:

      – Ну, что ж… Пусть так.

      Весть о вызове разлетелась по полку мгновенно, и через полчаса командир полка распинал Радиковского:

      – Что вы изволили выдумать, поручик? Какой поединок?! Какой поединок, когда в любую минуту может начаться наступление?! Поберегите жизни – и свою, и штабс-капитана – для более высоких целей. Извольте отправляться под домашний арест!

      Взяв под козырёк, Радиковский развернулся и вышел.

      Вечером к Радиковскому пришёл его приятель поручик Смирнов и с порога начал:

      – Что стряслось, Виктор с тобою? К чему это было?

      – И ты, Павел, туда же? – Радиковский говорил, глядя почти мимо Смирнова, и вдруг резко развернулся к нему. – Как же ты не понимаешь, что негоже так вести себя?!

      – От чего же? Разве не слышишь ты едва ли не ото всюду: «Государь глуп и недальновиден»?

      – Слышу! Это-то и печалит. Слышу от офицеров, от солдат. Давеча вот унтер один всё о спичках шутил.

      – Как это – о спичках?

      – Выложил перед солдатом пять спичек и говорит: «Сложи-ка, братец, из них слово «дурак». Сможешь?». Тот глазами лишь хлопает. «Эх, ты, лапоть», – сказал унтер и сложил. Три спички уложил буквой «Н», а две другие – цифрой II. Получилось «Н II». А унтер: «Николай Второй получается, уразумел, валенок?». И хохочут оба. Такие вот шутки.

      Смирнов усмехнулся. Радиковский заметил это и огорчённо сказал:

      – Вот и тебе, похоже, весело.

      – Нет, я не о том. Тоже частушка солдатская вспомнилась: «Хлеб стоит пятачок, Николай – дурачок».

      – Вот-вот. Всё одно к одному. Но что можно простить малограмотному унтеру, недостойно офицера. Все эти частушки, пошлые шуточки о спичках, все карикатуры в газетах и журналах – во всём нечто холопское. Ты не находишь?

      – Но, позволь, – попытался возразить Смирнов, – неужто не видны тебе просчёты в политике? Неужели не видишь ты нерешительности государя?

      – Вижу. И печалюсь о том. Хотя понимаю, что не знаю всего, всех причин решений императора. Повторю: вижу, но злословить того, кому присягал, считаю недостойным. Сними погоны, сдай оружие, уезжай в деревню – оттуда и брюзжи.

      В это же время состоялся другой разговор – между Натальей Узерцовой и Елагиным.

      – Что за безумная затея, Илья Петрович, неужели ничего нельзя изменить? – взволнованно спросила Наталья.

      – Нельзя, Наталья Сергеевна. Поручик бросил мне вызов. Разве мог я не принять его?

      Наталья теребила в руках платок, долго молчала, потом, медленно подбирая слова, спросила:

      – Скажите, Илья Петрович, вы не откажетесь от поединка, даже если я скажу, что согласна стать вашей женой?

      Елагин вздрогнул, побледнел. Он подошёл к Наталье, взял её за руки.

      – Наталья Сергеевна, Наташа, –