За что? Моя повесть о самой себе. Лидия Чарская

говорю я в глубоком отчаянии.

      – Успокойся, деточка. Ты поспеешь с тетей вовремя, – отвечает он, лаская меня. – А я позднее приду.

      – Позднее!.. Ну-у…

      И лицо мое вытягивается. Я так люблю ходить в гости с моим дорогим, ненаглядным папочкой. И вот…

      Но предстоящий праздник так увлекает меня, что я скоро забываю свое маленькое разочарование.

      Я целую Солнышко и вприпрыжку бегу к дверям.

      – Лидюша! – останавливает меня голос отца, когда я уже у порога. – Поди-ка сюда на минутку.

      Что-то не обыденное слышится мне в нотах его голоса, и вот я уже вновь стою перед ним.

      – Видишь ли, девочка, – говорит папа, и глаза его смотрят куда-то мимо, на мою голову, где в русых кудрях виднеется голубенький бантик-кокарда, – сегодня к генеральше Весманд со мной приедет одна твоя тетя: моя кузина Ронова… тетя Нелли… Будь любезна с ней… Постарайся, чтобы она тебя полюбила…

      – Зачем? – удивляюсь я.

      Папа теперь уже смотрит не на голубенькую кокарду, а прямо на меня.

      – Тетя Нелли, как ты сама убедишься, очень хорошая, доб рая девушка… Ее нельзя не любить, – говорит он с каким-то особенным выражением.

      «Хорошая, добрая девушка», – эхом повторяется в моем мозгу. И ради нее Солнышко не идет вместе со мной и Лизой на праздник, а придет позднее… Да! Очень хорошо!

      И я уже ненавижу эту «хорошую, добрую девушку». Ненавижу всей душой.

      Я не знаю, что ответить папе, и в волнении тереблю конец голубого пояса, и рада, бесконечно рада, когда тетя Оля зовет меня, и я могу чмокнуть, наконец, отца и убежать…

* * *

      – О-о, какая замечательная девчурка! Лидочка, как же вы выросли за это время! Ай да девочка! Прелесть, что такое! Картинка!

      – Господа, Лидочка Воронская – моя невеста!

      Я быстро вскидываю глаза на шумного, веселого, коренастого человека в мундире стрелка, с широким лицом и огромной бородавкой на левой щеке. Это Хорченко – сослуживец отца. Тут же сидят еще несколько офицеров. Я знаю из них только румяного здоровяка Ранского с огромными усами и бледного, чахоточного, но все же красивого Гиллерта, который дивно играет на рояле.

      Сама генеральша – маленькая, полненькая женщина с белыми, как сахар, крошечными, почти детскими ручонками – спешит к нам навстречу. Она целуется с тетей Лизой, улыбается и кивает мне, представляет нас всем этим нарядным дамам и щебечет при этом, как канареечка.

      – Чудесный ребенок! – говорит она тихонько тете, бросая в мою сторону ласковый взгляд. – И совсем, совсем большая! – тотчас же прибавляет она.

      – И какая хорошенькая! – вторят ей батальонные дамы.

      Из них я знаю только одну – Марию Александровну Рагодскую, с дочерью которой, восьмилетней черноглазой серьезной Наташей, мне доводилось играть.

      Я чувствую себя очень неловко под их перекрестными взглядами, смутно сознавая, что не заслужила всех этих восторженных похвал и что они адресованы скорее тете Лизе, чем мне: они предназначены для того, чтобы сделать приятное моей воспитательнице.