Алмазный фонд Политбюро. Юрий Гайдук

Кофе, печенье, бутерброды.

      И вновь от дурманящего запаха свежезаваренного кофе у Самарина помутилось в голове. Прилагая всю свою волю, чтобы только не опростоволоситься перед норвежским послом и не выглядеть в его глазах изголодавшимся интеллигентом, аккуратно, двумя пальчиками взял с подноса чашечку из тонкого китайского фарфора и поднес ее к губам. На крохотные бутерброды с сыром и стопочкой выложенное печенье он старался не смотреть. Только сглотнул слюну.

      Видимо, поняв его состояние, предельно деликатный хозяин дома отхлебнул глоток из своей чашечки и оценивающе почмокал губами.

      – Не знаю, угощал ли вас столь божественным напитком мой друг Одье, но должен заверить, что у меня кофе самый настоящий, эфиопский, да и сыр прислан с берегов моей родины. И я думаю, что моим землякам-сыроделам будет весьма обидно, если вы не отведаете этого продукта.

      Это был праздник живота, о котором Самарин даже мечтать не мог.

      Когда тарелочка с бутербродами и печеньем наполовину опустела, он заставил себя перестать жевать и, поблагодарив хозяина дома за угощение, вернулся к вопросу, который так и повис в воздухе:

      – Так почему вы все-таки исключаете подобную вероятность?

      – А кто мог знать об этом еще, если о саквояже знали только я и Одье? – Вопросом на вопрос ответил Мартин Андерсен. – Не будет же он посвящать в свою тайну каждого встречного?

      – Я с вами совершенно согласен относительно господина Одье, – перебил Андерсена Самарин, – однако почему вы исключаете вероятность того, что об этом саквояже мог проговориться тот третий, который присутствовал при описи?

      Удивлению норвежского посла, казалось, не было предела.

      – А разве был этот… третий?

      – Был, – заверил его Самарин, – как, впрочем, был еще и четвертый свидетель того, как в саквояж закладывались драгоценности Дома Фаберже.

      – Но этого просто не может быть! О том, что в эту тайну был посвящен еще кто-то… Одье об этом мне ничего не говорил.

      – Однако так оно и было.

      – И что… Одье знал об этом?

      – Знал, – подтвердил Самарин, и тут же поспешил оправдать молчание швейцарского дипломата: – Но он не рассказал вам об этом только потому, что этим людям полностью доверял сам Карл Густавович. И, согласитесь, господин Одье не имел морального права подозревать их в разглашении этой тайны. Тем более что один из свидетелей – сын Карла Фаберже, Евгений.

      Норвежский посол слушал Самарина, и по тому, как кривилось его лицо, можно было догадаться, что в его сознании борются противоречивые чувства.

      – Да, пожалуй, я соглашусь с вами, – наконец произнес он, – Евгений не мог поступить столь опрометчиво, чтобы доверить кому-то подобную тайну. А кто был тот… второй?

      – Пообещайте, что вы не будете предпринимать каких-либо действий по его розыску.

      – Обещаю, – без особого энтузиазма выдавил из себя Мартин Андерсен и, видимо сообразив, что его слово прозвучало не очень-то авторитетно,