Опрокинутый жертвенник. Андрей Лушников

дурных манер у богатых горожан, в чьи дома он частенько нанимался учить азам наук их нерадивых сынков, Каллиник бывал со знакомцами неумеренно заносчив. Остроносый, как дятел, с закрученными в спирали волосами, он напоминал одновременно Носача Овидия и блудницу из сирийского квартала. Разговаривая на ходу с учеником, за которым еле плелся старый раб-провожатый, грамматик едва не выронил из-под мышки книгу, когда на него налетел философ.

      – Радуйся, славный грамматик Каллиник! – взметнул как-то неискренне руку Элпидий. – Гляжу, у тебя новый ученик?! Даже в праздник ты остаешься тираном над бедным школяром и мошной его родителей.

      – А ты, Элпидий, судя по твоему разудалому виду и запаху, уже успел стать тираном над целым кратером вина. Не так ли?

      Элпидий с благодушной улыбкой кивнул.

      – Одного только я не могу понять. Что ты здесь делаешь, у ипподрома? – желчь распирала Каллиника. – Неужели ты, Элпидий-философ, променял перо на петушиный хвост? Или же случайно надел в бане такую вот расписную тунику, как у твоего дружка Панатия?

      – Нет, это Панатий постоянно крадет в бане мою тунику, – отшутился ученик магистра.

      – Тогда засуди банного сторожа за этот петушиный гребень, – Каллиник кивнул на ленты, вплетенные в венок философа.

      – Я так и сделаю, – парировал Элпидий. – Но я не считаю зазорным стоять за тот цвет, который делали мой отец и дед. А они слыли богами индиго и пурпура. И, к тому же, лихими крикунами на ипподроме. И если бы ты, Каллиник, чаще ходил на бега, то обратил бы внимание на то, что я всегда сижу на тех же рядах, где и все красильщики.

      – Увы, это только ты знаешь толк в красках, – грамматик ехидно улыбнулся. Он-то знал, что Элпидий, несмотря на то, что он сдал в аренду и помещение, и ремесло, до сих пор состоял в селевкийской коллегии красилен.

      Философ перевел влажный взгляд на мальчика.

      – Тебя как зовут, ученик великого Каллиника?

      – Либаний, – сказал мальчик негромко.

      Элпидию показалось, что в его больших удивленных глазах навернулись слезы.

      – А, юный племянник славного декуриона Панолбия?! Что, и тебя нисколько не интересуют бега, мужественные возницы, красивые лошади? Твой дядя – настоящий олимпиец! Он так любит бега, что сам вызвался получить венок и жезл распорядителя на следующих Олимпиях.

      Мальчик потупил взгляд и смущенно ответил:

      – Нет, я люблю голубей.

      – Вот простая душа! И только-то? – деланно удивился философ.

      Либаний покосился на своего учителя и сказал:

      – Еще мне нравится Гомер.

      Элпидий наклонился к Либанию, ленты его чудные упали на голову мальчика – и он шепотом спросил:

      – Так сколько же кораблей привел Одиссей к стенам Трои?

      – Двенадцать носов, горящих пурпуром и охрой! – выпалил ученик.

      Теперь в его глазах действительно стояли слезы, но это сияли слезы радости.

      – Всего-то?