Прогулки с лектором. Дмитрий Кожушко

лежали горкой на подоконнике, оставленные кем-то, кто жил здесь до меня. По виду похожи они были на колеса от детского автомобиля. Назначение их было мне неизвестно, я почему-то сразу назвал их жерновками и, иногда задумавшись, сидя, крутил их в руке. Компанию им на этом же самом подоконнике составлял некий сосуд размером с небольшой цветочный горшок, но с двумя причудливо изогнутыми ручками по краям, по виду скорей всего медный, потемневший и покрытый зеленоватой патиной, с выпуклыми проходящим по кругу непонятными символами, которые я несколько раз брался рассмотреть, но по причине сильной их затертости, сделать мне этого не удалось. Сосуд тот остался стоять недвижим как твердь, а вот один из жерновков, видимо от сотрясения, вызванного закрытием двери, упал, и гулко прокатившись по деревянному полу через всю комнату, на излете, растеряв равновесие, растратив прежний задор, покружась на одном месте, как бы создавая собой живую иллюстрацию того, когда падать не хочется, а катиться дальше уже нет сил, и сделав напоследок несколько дребезжащих па, успокоился наконец на пороге. Я на удивление быстро вновь уснул, а утром не сразу вспомнил ночное происшествие, а когда вспомнил, уже не рискнул бы побиться об заклад, что все это мне не приснилось. Но, однако, вскоре воспоминание мое стало получать многочисленные подтверждения реальности случившегося этой ночью, в ряду которых значился и жерновок, лежащий на пороге, причем, когда я склонился, чтобы подобрать его, обнаружил, что он треснул ровно посредине. Одна половина оказалась у меня в руках, вторая осталась лежать на полу. А еще кресло, стоящее в центре комнаты, в списках моей мебели оно не значилось, и меня успела посетить шальная мысль – неужели мои ночные гости пожаловали ко мне со своим креслом. От этих размышлений меня отвлек стук в дверь. Сразу после этого она приоткрылась ровно настолько, чтобы через нее могла протиснуться рука, держащая довольно увесистую оплетенную бутыль. Рука эта, совершив движение по кругу, поставила бутыль на безопасном расстоянии от двери, чтобы не дай Бог случайным открытием она не была задета, и уже было собралась так же, как и появилась, только по обратной траектории, исчезнуть. «Спасибо, Стефан, – громко проговорил я, с трудом переключая мысли свои и внимание на то, что столь бесцеремонно отвлекло меня, – да и скажи, сколько я тебе должен, дружище». Рука замерла на полпути и, подумав немного, со скрипом приоткрыла дверь на дополнительных пятнадцать сантиметров так, что мне стал виден сам обладатель этой крепкой руки. Как и все, вернее большинство мужчин этой деревни, он носил на голове в любое время года кожаную с опущенными ушами шапку пергаментного цвета. Шапка эта чем-то напоминала шлем летчика, но была так плотно посажена на череп и так облегала, лоснясь потертостями на всех повторенных ею неровностях, что иногда сзади напоминала яйцо, подобное тому какие в большом количестве несут местные рябые наседки. А иногда казалось, что это просто лысина торчит над сутулой спиной. Я совсем забыл, что буквально вчера, проходя мимо двора Стефана и видя его за работой, стоящим на стремянке и обирающим