Секретный дьяк. Геннадий Прашкевич

дымом. После покойной белой Москвы, после старинных изб, бесчисленных искривленных переулков, после колоколен, палисадов и белых кремлевских стен, если мрачнеющих, то только на закате, мрачный солдатский Санкт-Петербурх, плоско простертый по островам, до сих пор казался Ивану нечеловеческим, все его пугало в Санкт-Петербурхе, но, вот странно, влекло. И неестественные плоскости низкого белесого неба, и простор белесой Невы, и всякая речь на площадях, часто нерусская. Игла крепости Петра и Павла отчетливо касалась низкого неба, берега бесконечно тянулись, выказывая устроенные на них пеньковые амбары, гарнизонные цейхгаузы, церкви с голландскими шпицами, мельницы, бедные мазанки, дворцы, смолокурни. И грязь везде. Топь да болота. У каждого въезжающего в город требуют булыжник с души, иначе – шум, наказание.

      Нет, скушно, подумал Иван. Врал старик-шептун! И завтра с ним, с дьяком, и послезавтра ничего не случится. Какое уж тут внимание царствующей особы? Какая дикующая? Чухонка, что ли? Никогда ничего удивительного не случится со мной, скушно сказал себе Иван. Ты не маиор Саплин, ты даже не казак с какой-нибудь укрАины. Ты просто Пробирка. Ты простой дьяк, только называешься секретный. Вот и сиди, дурак секретный Пробирка, в пыльной канцелярии, перетолмачивай чужие книги, учиняй нехитрые чертежи!

      Думал так, а глаза все примечали, и мысли становились хитрей.

      Ну да, плоский город. Ну да, скушно. А все равно. Взять бы лодку…

      Так же скушно усмехнулся. Ну, возьмешь лодку. Ну, поплывешь. А куда? Близко нет никакого края света, только острова. А на каждом острове сидят в правительственных учреждениях чиновники, берут подарки, на пол сплевывают, в простоте своей забывая о политесе. Все врал старик-шептун! Погибнет он, Иван Крестинин, здесь, в темном Санкт-Петербурхе. И погибнет не от чего-то там грозного, даже не от того, что чужую жизнь проживет, а просто от пьянства. Видно, так на роду написано. Сидел годами над чужими отписками, так и впредь буду сидеть. Как пил годами в самых смутных местах, так, наверное, и буду пить. Как попадал во всякие истории много лет, так и буду попадать. И однажды все кончится плохо. Известно, после одиннадцати часов вечера опускаются шлагбаумы на городских заставах. Если ты не лекарь, если ты не солдат по команде, если ты не знатное лицо или священник, так и не думай ходить по улицам. Тут тебе не Москва. Здесь ночи чернее грязи. А коли белая ночь, так еще хуже. Пропадешь где-нибудь на сырых деревянных набережных.

      Но и вздыхая, Иван понимал – это бесы его томят.

      У них, у бесов, это главное дело – смущать ум слабого человека.

      И чтобы отогнать бесов, чтоб не томиться, выпил сразу двойную с махом.

      А сам все присматривался, прислушивался. Вот ведь как странно устроен мир.

      Думный дьяк Матвеев, добрейший Кузьма Петрович, ничего не скажешь, дружен с самим Оракулом, с хитрым господином Остерманом, может, лучшим дипломатом при государе. Да и сам Матвеев призван на все ассамблеи, пьет водку с перцем, играет в шашки с самим Усатым, а вот, например, вернуть деревеньки высланного