Люба Украина. Долгий путь к себе. Владислав Бахревский

с пленым кресо?

      – С кресо пленым, – ответил старый лирник.

      – А у меня варначка. Заблудила в степи, я и тюкнул ее по голове.

      – Головотюк ты и есть Головотюк!

      – Янко! Эк тебя время выбелило. Совсем старый чудак стал, а голос тот же. Далеко тебя слышно.

      Лирники обнялись.

      – Керить хочу, – сказал Головотюк. – Тут суча – первая на всю степь.

      Пошел к кринице, напился.

      – Я кулеш сниму с огня, а ты, Янко, возьми в телеге акруту, – попросил Хмельницкий. – У меня стромух каравая, сковдин возьми, который помягче.

      – А ты что же, по-нашему можешь? – удивился Степан Головотюк. – Язык лирников тайный.

      – Не больно велика тайна. Жизнь проживешь – всему научишься, – сказал Богдан.

      Хлебали кулеш одной ложкой, по очереди, под звездами. Костерок прогорел. Дотлевая, угли покрылись розовой пеленой, а звезды все разгорались по небесному ветру.

      Богдан наелся быстро, ушел под телегу спать.

      Друзья-лирники тихонько разговаривали между собой.

      – Что слышно? Чем живется-можется православному народу? – спросил Янко, он, как старший по возрасту, был в разговоре заводилой.

      – А что слыхать? Иеремия дотла село Горобцы спалил. Большое было село, богатое. Спалил, а землю перепахал… А еще слыхать, тот же князюшко зверя себе двуногого завел. Ванькой Пшункой зовут. Людей, как капусту, крошит.

      – Мои вести не веселей твоих, – вздохнул Янко. – Лирника Искорку на кол посадили. Больно ляхов клял. Он и на колу их клял. Дух испуская, попросил напиться, да не проглотил воду, жолнеру в морду выплюнул.

      – Господи! Искорка-то! Самый молодой из нашего брата.

      – На рожон полез. Его пан подкоморий пригласил гостей потешить, а он и спел им. Стали увещевать, а он еще спел.

      – Горячая голова. Правду с умом надо говорить. – Головотюк вытянул из пепелища живой красный уголек, подкинул его на ладони, бросил вверх и проследил за искоркой. – Мы с тобой на тех орлов похожи?

      – На каких? – не понял Янко.

      – На тех, которые слетелись и говорили друг другу. Один говорит: «Я сделал так, что брат брату глаза выколол». Другой говорит: «А я положил королевской дочери жабу в постель, и королевна семь лет чахнет». – «Я завалил море камнями, – сказал третий орел, – от этого вымерла половина царства».

      – Горькая доля лирника – жить в горькие времена. – Янко щипнул струны лиры, и они зазвенели тонко, беспомощно.

      Богдан заворочался под телегой, вылез.

      – Не спится, – сел возле лирников. – Слушал я вас, хочу договор вам предложить.

      – Уж не души ли тебе нужны, пан хороший? – быстро спросил Головотюк.

      – Души, лирник!

      – А что в награду обещаешь?

      – Если Бог даст – волю. Волю Украине… Души ваши я с собой не заберу. Вы их в слова свои вкладывайте, чтоб загоралась в людях обида на самих себя: из вольных людей рабами стали, и все гнутся, гнутся. А уж куда еще – и так все горбаты.

      – Кто ты будешь, чтоб за всю Украину говорить? – спросил Янко.

      – Нынче я – никто, а придет ко мне сотня, буду сотник. Придет тысяча, буду полковник. Сто тысяч придет – буду гетман.