Вторжение. Андрей Лариков

улицы? – процедил Буров. – За то, что он выгнал вас с собственного двора? Ты реально охерел уже?

      – Дядь Гер, да он сам начал, вы у продавщицы спросите! – затараторил Пляскин, боясь, что Буров готов сменить милость на гнев. – Мы чисто за водичкой зашли, а он бухой уже, приперся, увидел нас и давай бычить. А, типа, говнюки, вот вы где! И давай нести всякую хрень. Козел… Ну, мы его подождали, чтоб поговорить…

      – Поговорили?

      Пляскин промолчал, но после паузы не выдержал.

      – Дядь Гер, а типа это… что теперь?

      Буров устало протер лицо.

      – Ничего. Мужик попался нормальный. Если вы извинитесь, он готов не подавать заяву.

      – Да я без бэ, дядь Гер! Хоть сейчас!

      – Только слушай сюда, Сергей. Еще раз нарисуешься во дворе у мужика, или хоть как-то криво на него посмотришь – я лично тебя закрою, понял? Лет на пять минимум. По любому эпизоду из твоих подвигов, из которых я тебя каждый месяц, как дурак, вытаскиваю. Запомни мои слова.

      – Конечно, конечно, без бэ! – закивал Пляскин, как китайский болванчик. – А это… что с травой-то…?

      – Трава останется у меня. Считай, что экспертиза показала, что это табак. Ты накрошил табак в коробок, чтобы приколоться, понял меня?

      – Так все и было, ага, врубился! – Пляскин сиял. – Спасибо, дядь Гер, выручили! Ну я это, тогда, типа могу идти?

      Буров не мог скрыть неприязнь, с которой взглянул на парня. Не мог и не хотел.

      – Сергей, твой отец умер. Когда-то я ему обещал заботиться о тебе. Это единственная причина, по которой я тебя вытаскиваю. Но это было в последний раз, понял меня? В следующий раз я и пальцем не пошевелю. Если ты не возьмешься за голову и не начнешь жить, как человек, тебе конец. А я могу сказать тебе, что с тобой будет лет через пять, через десять, через двадцать. На моих глазах такие, как ты, превращались в животных сто раз. Берись за голову, Сергей. В последний раз прошу.

      Пляскин снова закивал. Пятясь к двери.

      – Без базара, дядь Гер. Понял, врубился. Все, больше ни-ни. Отвечаю, дядь Гер.

      Он врал. Буров этого не видел, вид у Пляскина был вполне искренний – он просто знал, что тот врал. Поэтому опер добавил:

      – Иногда я думаю: хорошо, что твой батя не дожил. Хоть не увидел, в какое говно его сын превратился.

      Буров склонился к бумагам, давая понять, что разговор окончен. Пляскин, помрачнев, выскользнул из двери. На душе у опера скребли кошки. Буров закурил. Безумно хотелось выпить. Но часы показывали только четыре часа дня…

      …Четыре часа дня – конец их восьмичасовой смены. Переодевшись в раздевалке, Володя по традиции заглянул в дежурку. Но сегодня – узнать, кому передали материал на Пляскина. Оказалось, Вере. Володя даже обрадовался. Он поднялся на второй этаж, где в тесном коридорчике справа ютился следственный отдел – и наткнулся на Веру.

      – О, а я тебя ищу. Привет.

      – Виделись вроде.

      – Нет, я бы запомнил.

      Фраза вырвалась непроизвольно, мысленно Володя с досадой чертыхнулся. Вера улыбнулась.

      – Ты меня искал?

      – Да,