Бездна. Павел Тетерин

деле плевать на детей, как и на всё остальное. Очень хотелось верить, что сейчас перед ним человек, который способен выслушать и… попытаться хоть чем-то помочь, пусть и всего лишь словами – это же так просто? Нужно просто захотеть. Помочь – а не выпытать в словесной возне что-то, чтобы потом использовать в свою пользу, не порадоваться, что у тебя лично все лучше, чем у других…

      Или это всё жидкость в бутылке?

      И вдруг Круэля прорвало. Он начал рассказывать, сначала в общих чертах, даже немного дежурно, потом – будто сам для себя, а затем он начал погружаться в свой рассказ глубже, превращаясь словно в стороннего наблюдателя, тем не менее пропускающего через себя всю боль, без остатка. Он говорил и говорил, взахлеб, наталкиваясь словами на слова и проглатывая окончания.

      О том, как отец разговаривает с родным сыном, Крилом, и о том, как с ним. О тычках и затрещинах, которые достаются ему, когда ни матери, ни брата нет рядом. О том, как каменеют страшные голубые глаза отчима, когда он говорит что-то лишнее про их взаимоотношения с мамой в присутствии последней или просто что-то неуместное, или то, что отчим просто не хочет слышать. О том, что младший брат не знает ничего о том, какую приходится старшему брату вести жизнь и почему. О том, как мать любит этого человека, совершенно того не заслуживающего, и превращается с ним в безвольную мягкую тряпку, об которую можно вытирать ноги. Слова лились потоком, не прекращаясь ни на секунду.

      – Я как-то раз набрался смелости и сказал ей, что она должна бросить его, – облизнув языком пересохшие губы, сказал Круэль. – На что получил в ответ от неё такой взгляд, что больше решил эту тему не трогать. И это – от моей родной мамы, человека, которого я бесконечно люблю, родней которого у меня в породе нет. А я ведь знаю, что у них тоже не всё гладко. Но она любит его, и этим всё сказано. Хотя что, ну что там любить? Он некрасивый, глупый, самовлюблённый… Но главное – жестокий и абсолютно потерявший себя человек. Он ведь тут, на приисках, как оказался? Он до этого где-то выше был, на какой-то руководящей должности, а потом осыпался сюда. Или спихнули его, я не знаю точно. Но маме он зачем? Как можно было выбрать в спутники себе такого человека, пустить его в свой дом?

      Къел поморщился и бросил на Круэля короткий взгляд. Он слушал почти не перебивая, но и не поддакивая, как это любил делать школьных психолог «мистер Участие», как его за глаза называли ученики, которым доводилось к нему попасть. Он почти не давал никаких комментариев, и это было очень кстати, но сейчас он вдруг нарушил молчание.

      – Она его любит? – просто спросил он.

      Круэль, не ожидавший такого вопроса, нехотя буркнул после небольшой паузы:

      – Любит.

      Къел продолжал держать его в прицеле цепких, внимательных глаз.

      – Раз любит, не лезь ты в это дело. Пусть хоть для неё всё будет хорошо. Ты же понимаешь, что ты не видишь его так, как мама?

      – В смысле? – переспросил