Гостья. Симона де Бовуар

придете на генеральную репетицию? – спросил Пьер.

      – Обязательно, мне не терпится увидеть вас в роли призрака, – поспешно пообещала Ксавьер.

      Зал опустел. В баре остались лишь несколько полупьяных скандинавок; раскрасневшиеся мужчины, женщины с растрепавшимися волосами целовались взасос.

      – Я думаю, пора уходить, – сказала Франсуаза.

      Пьер в тревоге повернулся к ней.

      – Верно, ты встаешь рано утром, надо было раньше уйти. Ты не устала?

      – Не больше, чем нужно, – ответила Франсуаза.

      – Возьмем такси.

      – Опять такси? – сказала Франсуаза.

      – Тем хуже, тебе надо поспать.

      Они вышли, и Пьер остановил такси; он сел на откидное сиденье напротив Франсуазы и Ксавьер.

      – Похоже, вы тоже хотите спать, – любезно сказал он.

      – Да, мне хочется спать, – сказала Ксавьер. – Я приготовлю себе чай.

      – Чай? – удивилась Франсуаза. – Лучше бы вам лечь спать, уже три часа.

      – Я терпеть не могу ложиться, когда засыпаю на ходу, – сказала Ксавьер, словно извиняясь.

      – Вы предпочитаете дождаться, пока совсем проснетесь? – весело спросил Пьер.

      – Мне бывает отвратительно, когда я ощущаю естественные потребности, – с достоинством отвечала Ксавьер.

      Выйдя из такси, они поднялись по лестнице.

      – Доброго вечера. – Ксавьер толкнула свою дверь, не подав руки. Пьер и Франсуаза поднялись еще на этаж. В кабинете Пьера сейчас все было вверх дном, и он каждый день ночевал у Франсуазы.

      – Я думала, что вы опять поссоритесь, когда она отказалась коснуться твоей руки, – призналась Франсуаза.

      Пьер сел на край кровати.

      – Я решил, что она опять проявляет притворную сдержанность, и это меня раздосадовало, – ответил он. – Но, если подумать, это скорее исходило из доброго чувства; ей не хотелось, чтобы считали игрой пакт, который она восприняла всерьез.

      – Это и в самом деле на нее похоже, – сказала Франсуаза; она ощущала во рту какой-то странный, беспокойный привкус, который никак не хотел исчезать.

      – Какая чертовская гордыня, – сказал Пьер, – вначале она была вполне благосклонна ко мне, но как только я позволил себе намек на критику, она меня возненавидела.

      – Ты предоставил ей такие прекрасные объяснения, – заметила Франсуаза. – Это из вежливости?

      – О! Ей было о чем подумать в этот вечер, – отвечал Пьер. Он умолк, погрузившись в раздумья. Что происходило в его голове? Его лицо было чересчур знакомо Франсуазе и уже ни о чем не говорило. Довольно было протянуть руку, чтобы его коснуться, однако сама эта близость делала его невидимым, о нем ничего нельзя было подумать. Не было даже имени, чтоб его обозначить. Франсуаза называла его Пьер или Лабрус, лишь говоря о нем другим людям. Рядом с ним или про себя она никак его не называла. Он был ей столь же близок, как и она сама, и столь же непознаваем. О чужом она, по крайней мере, могла составить себе представление.

      – В итоге чего ты хочешь от нее? – спросила она.

      – По