Маяковский и Лиля Брик. Падшие ангелы с разбитыми сердцами. Мария Немировская

от счастья Эльзой.

      «Хотите —

      буду от мяса бешеный

      – и, как небо, меняя тона —

      хотите —

      буду безукоризненно нежный,

      не мужчина, а – облако в штанах!»

      Уже позже Володя скажет мне, что день нашей встречи он считает «радостнейшей датой», и, обнимая меня, будет часто шептать: «Я читал «Облако в штанах» и видел только тебя. Не было ни Осипа, ни Эльзы, ни комнаты, ни потолка и пола. Была только ты и твои глаза, которые, как рука, через горло тащили мою душу наружу».

      Маяковский закончил читать и обвел аудиторию взглядом. И тут же по своему обыкновению с порога начал хвастать тем, что никто не может писать стихи лучше, чем он, и, поглядев на нас с Осей, безапелляционно добавил, что его стихи никто не понимает и уж точно не умеют читать так, как это нужно.

      – Давайте мне любое ваше стихотворение, и я его прочту! – без тени смущения сказала я.

      Поэт с удивлением посмотрел на меня и дал мне стихотворение «Мама и убитый немцами вечер». Быстро пробежав глазами по строчкам, я вышла в центр и стала читать! И как потом Володя сказал мне, я прочитала его именно так, как поэт и хотел, как будто почувствовав то, как прочел бы его он сам.

      – И как вам? – с жаром воскликнул поэт после того, как я дочитала последнюю строчку.

      – Не особенно, – холодно бросила я и удалилась на кухню, пока опешивший от такого неожиданного мнения поэт не нашелся что ответить.

      Я всегда знала, что умею быть женственной, умной, капризной, грустной, своенравной, непостоянной, влюбленной – какой угодно. Мне всегда говорили, что я как магнит для мужчин! Я могла каждого из них заставить делать то, что мне хочется. И я захотела, чтобы Маяковский стал безукоризненно нежным, как облако из его стихотворения, покладистым и ласковым, захотела, чтобы он сломался, сломил свою гордость, захотела проникнуть в душу, увидеть, как он сможет менять тона, я захотела увидеть его слабость. И я не позволю молодому парню вести себя в моем доме столь нахально. И уж конечно я знала, что авторов всегда нужно только хвалить, но я не могла вести себя так – меня просто ужасно возмутило такое поведение.

      Маяковский же тоже принял этот вызов и весь день и последовавший вечер старался задеть меня своим развязным поведением. Поэт, сидя за столом в тот странный и судьбоносный вечер, ни разу не поменял позы. И ни на кого даже не взглянул. У него, как у настоящего творческого человека, настроение менялось каждые несколько минут – он то жаловался, то негодовал, то издевался, то требовал, то впадал в истерику, то делал паузы. И с деланной развязностью требовал подать ему чаю. Эльза торопливо наливала Владимиру чай из самовара, а я весь вечер молчала. Моя сестра торжествовала, ведь она добилась своего!

      И, тем не менее, мне Маяковский понравился. Было что-то в нем такое, что заставляло задуматься, глядя в его огромные глаза. Он был очень высокий, огромный, как скала… И стихи его были особенными, таких она раньше не слышала…

      Когда