Русский Париж. Елена Крюкова

Пиши роман! Роман – это чтиво! Это будут читать и любить! Так ты завоюешь Париж! А рассказы – дерьмо! Проба пера!

      Хилл хохотал, топорщил усы. Молодой, а усы седые. Она тоже вся седая, и иранской хной красит жалкие, жидкие волосенки. Зато на жирной шее – брильянты от Юкимару!

      Пако Кабесон выхватил цепким глазом из гудящей, шевелящейся одним громадным блестящим, пестрым хищным телом, табачной, смеющейся толпы смуглое, с тонкими нежными чертами, лицо Ольги. Ольгина кожа еще сохраняла аргентинский загар. Он намертво въелся в нее. «Испанка, должно быть, так смотрит: неприступно и соблазняя».

      Мадам Стэнли, переваливаясь, подшагала к Ольге и взяла ее за руку. Подняла вверх Ольгину руку.

      – Медам, месье! Конкурс! Конкурс!

      Ольга скосила глаза на лысый затылок Кудрун – испуганно, недоуменно. Рука затекла.

      – Господа, вот натура! Кто умеет держать в руках кисть и палитру – садитесь! Пишите! Награда – вот! Мой перстень! – Кудрун помахала в воздухе жирной рукой, в свете люстры блеснул огромный сине-зеленый камень, старая афганская бирюза.

      – Мало! – крикнул голос из гущи гостей.

      – Мало?! И – поцелуй натурщицы!

      – Что вы делаете! – слабо крикнула Ольга, пытаясь высвободить руку. Кудрун держала крепко.

      – Молчите, – прохрипела. – Я знаю, что делаю. Хотите прославиться? Или сдохнуть под забором? Я делаю вам имаж!

      Ольга прикусила язык. Подали табурет – тот, на котором сидела и кормила младенца Женевьев Жане, времен Людовика Шестнадцатого. Натуру усадили. Принесли кусок алого панбархата, накинули Ольге на плечи.

      – Пурпур – цвет королей!

      «Красный флаг. Пролетарское знамя».

      Натурщица катала язык во рту, как леденец. Отчего-то стало смешно, будто щекотно, от множества пристальных, раздевающих взглядов. Тащили мольберты, выдавливали на вонючие палитры краску из тюбиков. Наливали скипидар в плошки. Да тут царство художников! Этот конкурс – не первый! Тут всегда такой балаган!

      Ее жгли глаза мужчины, похожего на смуглого ангела. Безумный взгляд, обреченный. Он быстро махал кистью по холсту, будто опаздывал, будто бежал от пожара, от гибели. Ее гладили глаза усатого франта – боже, таких усищ не видала она никогда! Ее сверлили глаза маленького мужчинки, почти карлика, он тоже спешил, ударял кистью, как шпагой. Выпад. Еще выпад! Сраженье! Искусство – это сраженье. Кто выиграет? Кто победит?

      Самый сильный, в чем вопрос.

      Ольга выгнула спину. Стать танцорки, профиль святой. Красное знамя на плечах – может, она прикатила из Совдепии? Хорошо говорит по-французски, но не безупречно. Господа, глядите, как блестит плечо! Как кожура граната. Она сама похожа на гранат: смугла, и губы темно-алые, и сладкие, должно быть. Молчите, господа, работайте!

      Художники работали. И время остановилось.

      Опять пошло, когда Кудрун, раскачиваясь жирным колоколом, прошлась мимо выставленных на обозренье холстов.

      Ее портреты. Портреты Ольги Хахульской.

      Ее написали маслом на холстах настоящие художники, здесь, в Париже!

      Облизнулась, как лиса. Стянула