Модэ (сборник). Владислав Пасечник

– говорил он. Соша чувствовал полное право бить друга, притом право исключительное, – никто теперь Инисмея и пальцем не трогал, кроме него.

      Бактриец, однако, Инисмея невзлюбил особо и каждый день заставлял его толочь зерно. Тяжело молотить седые колоски в каменной ступке, и парень только и знал, что скулил, сдирая с пальцев горькие кровяные корки.

      По вечерам ашаван выходил из хижины, где стонал и метался в тревожном сне Михра, заходил в сруб, разводил огонь в кирпичном очаге и рассказывал разные истории. Одни были Ашпокаю как будто знакомы, другие он слышал впервые. Только он слушал с интересом – Инисмей и Соша засыпали почти сразу, свернувшись возле огня, словно котята.

      Среди ночи, бывало, слышались снаружи стук копыт, людская речь, смех. Но когда Ашпокай выглядывал из сруба, то видел только темноту, глухую и холодную, как прорубь. По утрам он находил конские следы возле землянок да конопляные хвостики возле костра, но самих ночных гостей так и не застал.

      Так прошло несколько дней. А потом Михра пришел в себя, и бактриец пустил мальчиков к нему.

      Войдя в хижину, Ашпокай смешался. Перед ним лежал незнакомец – человек с печальным, замученным взглядом и бледными, запекшимися губами. Он говорил размеренно, неторопливо, улыбался грустно в белые усы. Тело его стало тонким, прозрачным, и плечо окостенело, сведенное судорогой. Много из него унес яд – половину унес. Но и той жизни, что оставалась, хватило бы на троих. И жизнь эта горела в глазах.

      – Ты жив, что ли? – спросил Ашпокай.

      Михра не ответил, только закрыл и открыл глаза.

      Прошло еще два дня, и он начал говорить, неделя минула, и он встал на ноги.

      – Уходить нужно, – твердил он, прохаживаясь по тесной своей клети. – Близко, в трех днях пути отсюда, собирается большое войско. Я там нужен.

      – Подожди еще, окрепни, – Ашпокай сидел на большом плетеном коробе и болтал ногами, радуясь на ожившего брата.

      – Когда ждать? Когда ждать-то? Будет бой. Будет война.

      И как сказал в первый раз, так и завел одно: «Будет война. Будет набег». А в глазах горит какая-то болезненная мысль, что-то не дает покоя.

      Ашаван не рассказывал больше историй возле костра. По вечерам сидел он теперь у Михры.

      О чем они говорили, Ашпокай не мог взять в толк, – но день ото дня странная сила тянула Михру туда, за сизые холмы, на широкую закатную равнину.

      Однажды Михра подозвал к себе Ашпокая и сказал:

      – Не так наш бактриец прост.

      Он проковылял к одному из коробов и поднял крышку. Внутри, переливаясь в пыльном свете медью и золотом, лежала ткань.

      – Что это? – спросил изумленный Ашпокай.

      – Шелк, – деловито поведал Михра. – Тонкий, как мушиное крылышко, шелк из Поднебесной. Бактриец твой – тот еще лис. Думается мне, что он купец и просто ждет здесь свой караван, сторожит добро.

      – Как же ты… догадался?

      – Нетрудно догадаться. Ашаван не станет держать такой