Заметки доброго дантиста. Начало. Роберт Мамиконян

волосами-то что?

      – Ты не забывай, что уебищные жирные волосы – это родовая черта физмата! Не может же человек, учась даже в десятом «Д», взять да начать анархию регулярного мытья и расчесывания волос!

      – Да у него они торчат во все стороны на метр в диаметре!

      – А Берта Марковна из-за этого его зовет «солнышко». Так и говорит: «Солнышко, ты что – совсем тупой?»

      – Тупой – значит, нам определенно подходит.

      – Мамиконян, не убивайся, если драку переживем, поведем его к парикмахеру, договорились?

      4. Чечетка и баскетбол

      Костяк нашего боевого братства собрался за школой, чтобы Арчил покурил – вернее, скурил полпачки – и успокоился.

      – Итак, что мы имеем, – подытожил Розенберг. – Нас шестеро, не считая Андрея, который как пидор, в худшем смысле этого слова, будет снимать все на камеру, а не драться, оправдывая это тщедушием и убогостью.

      – Сука ты, Розенберг, у меня же несвертываемость крови.

      – Дальше. Два небоевых еврея, в роду которых последние проблемы с ментами были в революцию 1905 года. Плюс они придут на стрелку с музыкальными инструментами, чтобы усугубить наш позор и компенсировать те унижения, которым их подвергают родители, отправляя играть на валторне.

      – Хотя Лазарев играет на флейте. Вполне боевой инструмент. Если встанем фалангой, – сказал я.

      – Далее про состав фаланги, – продолжил Розенберг. – К нам присоединилось трое спортсменов. Два баскетболиста. Один качается на ветру, даже когда нет ветра, а у второго детально видна грудная клетка, даже когда он не потягивается. Из плюсов – они чистокровные русские. У одного даже фамилия Голицын, и его отец претендует на членство в Дворянском собрании, что бы это ни значило в наши дни. Так что можно их поставить впереди по центру, чтобы сбить накал национальной ненависти противников. Плюс, если среди них есть монархисты, Голицына они определенно бить не будут. Может, на него надеть майку с фамилией?

      – Я тоже вообще-то русский! – обиженно сказал Андрей.

      – Нет, – сказал Розенберг.

      – Что значит «нет»?

      – «Нет» значит, что на роль среднестатистического русского юноши ты не подходишь.

      – С хера ли?

      – С того сочного хера, что в данном контексте национальность – это вопрос не крови, а образа. А ты картавишь. Болеешь. Бледен, как хер альбиноса. В каноничном образе такого нет.

      Арчил засмеялся. Больше всего он любил метафору про член альбиноса.

      – Розенберг, может, тебе основать нацистскую партию? – сказал Андрей.

      – Так, двигаемся дальше, – проигнорировал это замечание Розенберг. – Из спортсменов с нами еще чечеточник Володя.

      – Ой, бля, точно, – сказал я.

      «Чечеточник Володя» был чечеточником. В самом прямом и трагичном для подростка смысле этого слова. Одевался он, как работник американского кабаре времен сухого закона. То ли крупье, то ли пианист – непонятно. Он носил жилетики и самую чмошную лакированную обувь на свете, за что его гнобили даже те, кто играл на валторне. Потягаться с блеском его