Заметки доброго дантиста. Начало. Роберт Мамиконян

и сказал. Очаровательную некоммерческую фантастику.

      – Так это про наш Лицей! – воскликнул Розенберг. – Мир, где у всех нервные расстройства.

      Арчил стоял рядом со мной. С другой стороны стоял Савва Григорьев. Пока все, нервничая, болтали и перешучивались, Савва отрешенно глядел на деревья.

      – Знаешь, – обратился он к Арчилу, – знаешь, о чем я мечтаю?

      Арчил не очень любил разговоры с обычными странными лицеистами, считая это блажью и дорогой к позору.

      – Поехать в Амазонию, там столько птиц.

      Признаюсь, Савва был странным. А Арчил и вовсе смотрел на Григорьева, как будто тот машет перед ним гениталиями.

      Наконец все подошли, и началось.

      Ну, конечно, нас побили. Ведь нам противостоял коллектив психически и физически устойчивых людей.

      Но главным достижением было то, что мы выстояли. Не сбежали, не рассыпались на мелкие очаги сопротивления, не пали ниц в слезах. Хотя склонность к носовым кровотечениям добавляла драматичных красок к внешнему виду нашего лагеря. Кровоточила добрая половина.

      Безусловным героем был Савва, он случайно унес в нокаут одного из лидеров противника, просто вырубил его. Мамелюк поставил кому-то фингал. Арчил много шумел. Мне, кажется, удалось кому-то порвать одежду.

      Вообще все произошло не только скомканно, но и быстро. Когда мы собрались и, приведя себя в порядок, пошли к школе, было всего лишь семь сорок пять.

      – Пойдем к Гагарину.

      У нас были свои лавочки с шикарным видом на Гагаринскую площадь и памятник.

      Мы купили холодной воды и попытались вывести следы крови с маек и сорочек. Алле сломали дужку очков, и все обсуждали, как бы ее склеить. Василенко настаивал, что драку надо повторять каждую неделю и измотать противника регулярностью наших избиений.

      Солнце постепенно освещало серебристый колосс с рвущимся в небо Гагариным.

      – Сегодня у сестры день рождения, – сказал Эпштейн. – Все, кто хочет, – приходите.

      – Вот и еврейская after-party организовалась, Князь, пойдешь?

      – А что делать будем?

      – О, ты новый человек в Лицее, сразу видно. Выпьем по рюмашке сладкого шампанского и будем бесстыдно сверкать брекетами – ничего другого там не светит.

      – Да ладно тебе, Розенберг! Кино, «Монополия», карты. Все, что душа пожелает!

      На день рождения я не пошел, понадеявшись на «потом», наивно полагая, что потом существует. К слову, сейчас я понял, что так и не познакомился с сестрой Эпштейна.

      Мы пошли на урок. Впереди была химия и три года Лицея.

      Адюльтер с доской

      Учителя физико-математических дисциплин нас не любили. Ну и поделом. Нефиг быть биолого-химическим классом в физматшколе. Хотя, кроме меня, Насти, Арчила, Розенберга и Юли, в классе были и нормальные люди, это никак не меняло трепетного пренебрежения, которое мы ощущали на математике и физике.

      Мы были «почти гуманитарии», и этого никто не скрывал. А слово «гуманитарий» в устах интеллигента-физматовца – это крайняя степень унижения человека человеком.

      Математику вел…