Заметки доброго дантиста. Начало. Роберт Мамиконян

ее автора. Скупив еще пару его брошюр, Розенберг скрашивал перемены цитатами из них.

      – Я не хочу тебя расстраивать, но завтра у нас физика и, судя по всему, нас на ней распнут.

      – Да не переживай так, господи! Во-первых, мы – биохим. Они смирились, что мы неполноценные. Во-вторых, это же мы с тобой. О нас думают, как о жертвах неудачной операции на мозге.

      – Только не шути больше по поводу жирных волос и физмата.

      – Человеколюбие, Мамиконян?

      – Нет, неумение смеяться над одной и той же шуткой по пятьсот раз.

      – И в-третьих, человека по имени Платон Феофанович надо бояться всегда. Вне контекста грядущих контрольных. Это ведь представитель уникальной и древней популяции евреев, которые думают, что если называть детей все более и более уебищными древнегреческими именами, то их, в конце концов, начнут воспринимать древними греками.

      – Розенберг! Все, что ты говоришь, каждое, блин, слово, можно и нужно…

      – …использовать против меня в суде?

      – Нет, воспр…

      – В жопу политкорректность, Роб!

      – Ок. В жопу. Но это не меняет того, что завтра у нас древнегреческая физика, а послезавтра грядет избиение от соседей.

      – Не переживай ты так! Арчил соберет DreamTeam нашего диспансера, и мы им покажем.

      – Все, что мы им сможем показать, это разные формы и степени сколиоза.

      – Ну так вот, возвращаясь к книге…

      – Блин, опять?!

      – Нет, ты только послушай: «Евреи посовещались и решили…»

      – И что?

      – Где, блядь?! Где эти евреи? Я хочу уехать к ним! Я хочу жить с ними! Они посовещались и решили? Серьезно? Ты смотришь заседания кнессета?

      – Конечно. Каждый вечер. У нас выделенный кабельный канал дома. Единственный в Строгино, кстати.

      – Ладно. Поверь мне на слово. Единственное, чем заканчивается совещание евреев, – это склока. В общем, я хочу написать автору и попросить свести меня с этими договороспособными евреями.

      Зашел Арчил.

      Вид у него был, как у грузинского автопрома.

      – И все из-за тебя! – традиционно поздоровался он со мной.

      – А можно не каждый раз хотя бы? Я за сегодняшний день уже понял, что во всем виноват я.

      Дело в том, что на стрелку с соседней школой, которая должна была состояться через два дня, Арчил хотел набрать своих пацанов. Я был против. Эти милые ребята выглядели как сорокалетние больные циррозом каннибалы. И мне казалось, что это неправильно. Как бы чего не подумали.

      Вообще большая часть поступков армян исходит из этого опасения. Энное число веков мы даже собственное государство не восстанавливали, строя соседние, дабы не портить впечатление о себе.

      Арчил был против такого подхода. Особенно сейчас, когда сборная Лицея по мордобою выходила не то чтобы блестяще.

      – Все, короче! Жопа, короче! Полная жопа, короче, – красноречиво сказал Арчил.

      – Слушай, сколько можно?! Потом ты поймешь, что это правильно. Да и вокруг столько евреев! Соблюдай последовательность! Обвиняй их. Вон у Розенберга