Партизанка Лара. Надежда Надеждина

на мостовую, девочка часто-часто семенит по мокрым, скользким камням.

      – Куда тебя занесло? Недолго и под машину попасть!

      – Я хочу постоять на том камушке, на котором Ленин стоял.

      … Мама порылась в нижнем ящике комода, вынула оттуда детское платье в горошек. Сколько тогда было Ларе? Четыре годика. Мама работала в Ленинграде, а жили они за городом, в Лахте. Там зимой, в отсутствие отца, это и случилось.

      Мама пожаловалась бабушке, что вернется с работы за полночь, встретить ее некому, и она боится идти со станции одна.

      На стене висели ходики. Бабушка учила внучку узнавать время. Вечером внучка пристала к бабушке: покажи, где будут стрелки, когда придет мамин поезд? Бабушка показала: обе вместе, вот тут вверху.

      Ночью бабушку разбудил мамин отчаянный голос. Мама вернулась, а дочка пропала, девочкина кровать была пуста. Обыскали дом, обошли двор, шарили багром в колодце. Нигде девочки нет. Наконец бабушка вспомнила разговор про стрелки, и мама побежала на станцию, но уже другой дорогой – тропинкой через огороды.

      Ветер раскачивал висевший на проволоке фонарь, тени колыхались на снегу. Маме почудилось, что навстречу ей скачет заяц. То покажутся его длинные уши, то пропадут. А это был не заяц, а девочка. Концы бабушкиного платка, который Лара стянула узлом на макушке, торчали в стороны, как заячьи уши. Мама подхватила девочку на руки, и маленькие озябшие пальцы – варежки Лара забыла дома – сразу же полезли за пазуху греться.

      – Как тебе не стыдно! Бабушка плачет, я с ума схожу…

      – Я хотела встретить тебя, мама! Ты боишься, а я не боюсь!

      Вспоминается маме и другой день – летний, солнечно-желтый. По хрустящей дорожке девочка и отец входят в зоосад. Топчется по клетке грустный медвежонок. Четыре шага вперед, четыре назад – вот и вся его жизнь.

      Девочка дергает отца за рукав:

      – Папа, открой! Давай выпустим медвежонка на волю. Неужели тебе его нисколько не жаль?

      Она всех жалела – и синиц, которые ходят босиком по снегу, и беспризорных кошек.

      Когда переезжали из Лахты в Ленинград, она пыталась провезти в авоське облезлого бездомного кота.

      Никто об этом не знал. Уже сели в вагон, и вдруг авоська на коленях у Лары зашевелилась. Сквозь ее переплеты дико глянули светящиеся зеленые глаза.

      – Ой! – вскрикнула мама. – Кто там в авоське на меня смотрит? Ой, напугал!

      А кот, испугавшись еще больше мамы, выпрыгнул в окно, унося авоську на хвосте. Весь вагон хохотал, кроме мамы и Лары. Одна жалела авоську, другая – кота.

      В ту осень девочка впервые пошла в школу.

      – Что тебе там понравилось, дочка?

      – Переменка. Мы хоть побегали. А то сиди да сиди.

      Ей, непоседе, привыкшей в Лахте плавать, лазать по деревьям, бегать по морскому скрипучему песку, скучно было тихо сидеть за партой. И вот началось:

      – Не люблю школу. Не люблю буквы. Зачем их надо учить?

      – Хочешь, как бабушка, быть неграмотной? Не выучишь букв – ни одной книги не прочтешь.

      – Не прочту – так услышу. Скоро будут говорящие книги. А в школу