Про Н., Костю Иночкина и Ностальжи. Приключения в жизни будничной и вечной. Священник Сергий Круглов

следы на скатерти, и сказала, тоже как бы на публику:

      – Ну а вы что, метафизики, идеалисты, которые всякую там Добродетель с большой буквы писали? Вас в каком ряду поставят?

      Н. замолчал и посмотрел прямо на Ностальжи, уже как Достоевский не в исполнении Миронова, а глубже и землянее, как в исполнении Солоницына:

      – Нас?.. Нас не поставят… мы там уже… мы все – там.

      И лампа затрещала и мигнула; но никто за столом не пошевелился, думая о своем.

* * *

      – И он к устам моим приник,

      И вырвал грешный мой язык,

      И празднословный и лукавый!..

      Н. закрыл книгу.

      – Да-а… – протянул батюшка.

      – Да, – подтвердил Н. – Ему проще – ему ангел вырвал… А нам, непророкам, – самим приходится управляться, с празднословным-то нашим и лукавым.

      Батюшка вздохнул:

      – Это да…. Ну, значит, и подвиг каждого из нас потяжелее и повыше будет, чем пророчий.

      – Угу… – Н. помолчал и осторожно спросил: – А вот это вот, чей подвиг-то выше, кто должен измерить и определить? А?..

      Батюшка молниевидно переменился в лице.

      – А чего на меня-то смотришь?! Я-то при чем!.. Я такой же человек, как и…

      – Да я знаю, знаю… – вздохнул Н. – Но и все же… Нет, значит, специального определяющего?..

      – Нет-нет! – отмахнулся батюшка, суетясь вокруг ботинка и с кряхтением ища ложечку.

      – А вообще-то, жалко… Насколько бы проще было, правда?

      – Правда… Не все то правда, что правда, – глухо сказал батюшка, завязывая шнурки.

* * *

      Н. сидел у дома на лавочке. Смеркалось; микрорайонный дождь моросил, переставал, начинался снова. Два из шести фонарей лили во двор жидкое свечение.

      Молодые люди на соседней лавочке беседовали:

      – Смори, Волоха! Дедухан с шестого подъезда какой молодец. Опять на турник пошел.

      – Физкультурник, чо. Ветеран. Треники зачотные у него.

      – Бэтмен.

      – Спи спокойно, родимый Готэм. Ах-ха-ха-ха-ха.

      – О, смори, смори!.. висит.

      – Чо-то не шевелится… пойдем посморим, на чем он там держится ваще?

      – Чо-то он там помер, в натуре… пойдем, ага.

      Н. подошел к скамейке, на которой сидели молодые люди, взял газету, стряхнул с нее семечковую шелуху, прочел: «Советский Союз держался на христианской парадигме».

* * *

      Батюшка и Н. вывалились из храма почти одновременно, распаренные, березово духовитые, праздничные; тот и другой не имели задних ног.

      – С праздником, отче!

      – А! И тебя, и тебя!

      Они обнялись.

      Костя Иночкин, ожидающий их в тени у паперти, обниматься не стал, ехидноманерно поклонился и поздоровался с батюшкой за руку.

      – Ну как, попарились?

      – А то! – напряженно и преувеличенно весело, косясь, как отреагирует батюшка, отвечал Н.

      – Русалки на вас с берез не прыгали? – не унимался Костя.

      – Какие русалки?

      – Ну как же. Сегодня – день проникновения в православную эортологию языческого