Мифогенная любовь каст. Павел Пепперштейн

все навсегда.

      Вышибается дно

      У бездонной, космической бочки.

      Раскрывается то,

      Что всегда заслоняла беда.

      Эти странные комнаты

      Пахнут изнанкой обоев.

      И заметно, что кто-то

      Сидит, занимается там.

      Словно каждая мысль,

      Ощущенье, движенье любое,

      Затихают, как эхо,

      Ложась на свои же места.

      Может, нет никого?

      Лишь разводы тех стен деревянных

      Улыбаются криво,

      Но тайну упорно хранят.

      В полутьме не поймешь,

      То ли воздух становится пряным,

      То ли эти хоромы

      Беззвучно с тобой говорят!

      Парторг видел, как горят советские корабли. Он теперь видел все в красном свете, настолько ярко, что советский флаг на линкоре казался белым. Белые глаза капитана, стоящего на своем мостике, превращающемся в аутодафе, были полны твердой, как алмаз, непреклонной решимостью. Но радостно светились глаза немецких артиллеристов. Фашистская униформа стала цвета запекшейся крови, советские моряки погибали, как фламинго, светясь сквозь бушующую стену огня.

      Парторг вдруг сжал зубы и бросился с обрыва в воду залива.

      Через минуту он стоял на дне, полупридавленный толщей вод, и обозревал подводную панораму другим зрением. Всюду здесь лежали обугленные громады кораблей, их обломки, между ними все было усеяно трупами, вздымающимися, как облака ила, от очередного взрыва или падения. Массы стеклянистой и грязной, взбаламученной воды колыхались, кружились, распуская кровавые шлейфы и розовеющие цветы. По дну метались пурпурные, рубиновые блики. Дунаеву казалось, что он находится в бутылке старого вина, которую взболтали и бросили, и теперь она катается по полу каюты во время сильной качки.

      Уняв головокружение, парторг твердыми, очень большими шагами направился в глубину залива, на ходу разворачивая Скатерть. Самобранка разворачивалась тяжело и медленно, как во сне, но плотно покрывала дно метр за метром. Она разрасталась, обволакивая остовы линкоров и крейсеров, она расстилалась по дну во все стороны, подползала под корабли, стелясь, принимая на свою белую ткань тела утонувших моряков. Она расстилалась, расползалась по дну во все стороны спокойно, зная, что делает, только порой слегка пузырясь при обволакивании того или иного корабля. Дунаев сам не заметил, как укрыл всю площадь бухты. Затем он взмыл вверх и повис высоко над ареной боя, откуда был виден весь Севастополь, Херсонес и даже мыс Фиолент.

      «Фиолент, Фиолент…» – отчего-то стучало сердце при этом слове, и в голове кто-то напевал: «Фиолент! О, Фиолент!» Видно, Машенька облюбовала это слово.

      Описания льда и подводных пейзажей

      Бесконечны и сладостны, словно полуденный сон.

      Их читают на дачах, в бездонных уборных и даже

      На задворках больниц те, кто в синюю плесень влюблен.

      Описанья холмов… Нет, не надо! О Юге так больно

      Вспоминать иногда – ведь немеркнущий Север в душе!

      Милый мыс Фиолент! Мы храним тебя тихо, подпольно

      В нашей темной обители, в заледеневшем борще.

      Никогда не забыть тех блаженных времен, когда люди

      По