Ангельский концерт. Светлана Климова

Что-то там было не так: голландцы для пейзажей обычно пользовались темной грунтовкой – она заставляет холодные тона звучать сильнее теплых и усиливает контрасты света и тени, «Мельницы» же были написаны на смеси тонко размолотого гипса со свинцовыми белилами. Такие вещи видны невооруженным глазом…

      – Хотела бы я знать, зачем ты все это здесь излагаешь? – Женщина наконец села и сжала между коленями сцепленные пальцы. Тонкая веснушчатая кожа на ее скулах гневно порозовела.

      – Прошу тебя, Анна, – дернул лобастой лысеющей головой Кокорин. – Можно подумать, у тебя есть какие-то варианты…

      – Так что там с доской? – я попытался вернуть его к картине.

      – А, – спохватился он. – Извините… Одним словом, она показалась мне очень странной. Черный тополь – эта порода для голландцев была табу, если можно так выразиться. Дуб еще туда-сюда, его использовали также и немцы, и фламандцы вместе с пихтой и липой. Но тополь!.. К тому же на задней поверхности были видны продольные ходы древоточцев…

      Он умолк, собираясь с мыслями.

      – И что это означает?

      – Верный признак того, что толщину доски уменьшили, сняв слой древесины. Возможно, при этом изменился и первоначальный размер пейзажа, а также была утрачена подпись автора – если, конечно, она была. Но какое это имело значение – для себя я уже решил, что передо мной самая обычная подделка. Такие тысячами тиражировались в Германии в восемнадцатом веке. Берется старая доска с разрушенным красочным слоем и старыми клеймами, шлифуется, а потом поверх оригинального грунта пишется фальсификат… Кстати сказать, красочный слой «Мельниц» и сам по себе был в паршивом состоянии. Несколько заметных повреждений, сильный кракелюр, в особенности в левом нижнем углу, где автор использовал для теней египетскую «капут мортум» в смеси с жженой костью.

      Я вопросительно поднял брови.

      – Пардон, – спохватился Кокорин. – Это такое мелкое растрескивание красочного слоя – кракелюр. Похоже на то, как высыхает на солнце глинистая лужа. Что касается «капут мортум», то есть «мертвой головы»… Просто минеральная краска глухого фиолетового тона. Ею пользовались даже древние греки.

      Я кивнул и спросил:

      – Что Галчинский собирался сделать с картиной?

      – Продать, разумеется. Иначе бы он пришел не ко мне, а прямо к отцу.

      – Они разве знакомы?

      – Естественно. Так сказать, по наследству. Профессор был большим приятелем отца нашей матери, их дружба завязалась еще в Казахстане, сразу после войны.

      Про Казахстан я не стал спрашивать. Это могло означать все что угодно. Эвакуацию в войну, Джезказганские лагеря, какой-нибудь «сталинский призыв», попытку избежать ареста и приговора по пятьдесят восьмой – да мало ли что еще. Тридцатые и сороковые битком набиты такими историями, что голова кругом.

      – Галчинский располагает документами, подтверждающими, что картина принадлежит ему?

      – Разумеется.

      – Где